Зов. Сборник рассказов - Мария Купчинова

Дальше вспоминать Елизавета Ивановна не решается. Новый, 1931-ый год, они договорились встретить с Сережей и его невестой. Времена изменились, какое там родительское благословение, но раз познакомить решил – значит, серьезно у них. С утра прибрала комнату, испекла любимый Сережей луковый пирог, накрыла на стол и села ждать у окна. Что-что, а ждать жены и матери военных умели во все времена… Уже темнеть начало, когда в арке двора показались ее Сереженька, высокий, в длинной шинели, буденовке со звездой и девушка в рыжей шубейке, закутанная в теплый шерстяной платок. Сереженька только успел глаза к окну поднять, знал: мама ждет, и она приподниматься начала, чтобы рукой помахать, как все и случилось…

Выскочили какие-то люди, в один миг затолкали Сереженьку с девушкой в накрытый брезентом грузовик, она так и не поняла, откуда в их дворе грузовик взялся… Один из нападавших задержался, поставив ногу на подножку кабины, закурил, огонек спички выхватил из сумрака лицо соседа, жившего этажом выше…

Лишь спустя три месяца Елизавета Ивановна узнала, что арестовали сына как замешанного в каком-то «Гвардейском деле», приписав участие в контрреволюционном заговоре. Той ночью взяли и многих других преподавателей бывшего Михайловского артиллерийского училища, переименованного во вторую ленинградскую артиллерийскую школу. Все припомнили: и шпоры с малиновым звоном, которыми дорожил, и даже то, что «как контра», учил новых курсантов подавать женщинам пальто, открывать перед ними дверь, пропускать вперед…

Следователь незлой попался, по секрету рассказал матери, что ни в чем ее сын не признался, потому и всего три года дали. Вот только умер Сергей в заключении, и где похоронен – о том ей знать не положено. А про девушку Сергея следователь ничего не знал. Попробовала Елизавета Ивановна у соседа, который арестовывал Сереженьку, о девушке спросить. Да тот лишь взглянул незряче, словно пустота перед ним была, отодвинул в сторону и молча прошел в парадное. Долго еще у Елизаветы Ивановны хранился перевязанный ленточкой сверток, приготовленный в подарок незнакомой девушке – чудом сохранившиеся валансьенские кружева. Лишь в начале зимы сорок первого обменяла их на муку…

А сосед тот через несколько лет привел в дом женщину, ребенка она родила. Елизавета Ивановна видела в окно, как гуляли во дворе мама с дочкой, как звонко смеялась малышка, радуясь чему-то…

«Надо подняться… Еще один раз, последний», – Елизавета Ивановна твердит про себя эти слова, размазывая по последнему, оставшемуся от буханки тонкому ломтику хлеба невидимый слой масла. С трудом, цепляясь дрожащими пальцами за перила, поднимается со второго на третий этаж. Двери в доме уже давно никто не закрывает. Да кажется, кроме нее и Машеньки больше никого в доме живых и не осталось…

Машенька то ли спит, то ли лежит с закрытыми глазами, у Елизаветы Ивановны нет сил проверять. Кладет рядом с девочкой на кровать толстую книгу в коричневом переплете, сверху – кусочек хлеба, бросает взгляд на фотографию, которую Машенька сжимает в руке. Женщина в ярком шелковом платье держит на коленях девчушку лет трех с большим бантом на голове, ту самую, звонкий смех которой так часто будил по утрам сумрачный питерский двор. За плечи женщину обнимает военный… Его пустые, незрячие глаза не забыть, хотя на фотографии он кажется счастливым…

Вернуться в свою комнату Елизавета Ивановна не смогла, опустилась на мраморную ступеньку лестницы петербургского дома, там ее и нашли спустя несколько дней.

***

Старая писательница отворачивается от окна к лежащей на столе раскрытой книге. На титульной странице сохранившаяся через века, сделанная тонким пером надпись: «Поздравляем тебя от всего сердца нашего и от всей души целуем тебя, Лола, ангел души нашей. Братья 1881 год». И чуть ниже: «Елизавете Мусиной-Пушкиной от братьев. Россия, 1881 год».

Писательница вздыхает: «Я напишу про тебя, Лизонька, непременно напишу, ты подожди, ладно? Вот только этот велосипедист… Мне обязательно надо придумать, куда он ехал, к кому. Может быть, он хотел первым встретить рассвет? Так бывает… А еще тот мальчик с виноватой улыбкой… Как же мы с ним не догадались, что всю жизнь будем вспоминать о том, чего не было. И почти в каждом моем рассказе будет свет его серых глаз».

***

– Андрюшенька, бутерброды взял?

– Конечно, ба. Ну, что ты встаешь каждое утро?

Пожилая женщина в теплом фланелевом халате любуется внуком. Ей кажется, внук похож на прадеда, выцветший портрет которого висит над ее кроватью. Говорят, сейчас можно обновить старые фотографии, но ей дорог такой, сохраненный мамой, пусть на нем не разобрать лица и с трудом угадываются лишь длинная шинель да буденовка со звездой.

– Старики мало спят. Это ты не высыпаешься: ночь над книгами, потом эта дорога. Ездил бы на служебном автобусе, все лишний час сна.

– И так семь часов под землей поезда водить, нет уж, я лучше на своем железном коне, во всяком случае, ветерок в лицо, – смеется темноволосый парень с серыми глазами, привычно закидывая рюкзак на плечо. В депо надо быть в пять, значит, можно крутить педали и придумывать разные истории. Он знает по дороге одно окно, в котором часто в это предрассветное время горит свет. Быть может, там стоит молодая красивая женщина с длинными вьющимися волосами и улыбается ему…

***

А где-то очень далеко, в другом городе, другом государстве сидит в инвалидном кресле старик.

– Дед, ты что загрустил?

Виновато улыбнувшись, старик отворачивается от внука, стирая набежавшую слезу: сентиментальным стал с возрастом. Не будешь же объяснять мальчишке, что вспомнилась осторожно прикасающаяся девичья ладошка…

***

Старая писательница умерла осенней ночью, стоя у окна. Никто не знал, о чем она думала перед смертью, впрочем, никого не интересовало, о чём она думала при жизни.

Фантазёры

1

– Пей, Федор!

Магда отодвинула раскрытую книжку и поставила вместо нее на письменный стол кружку с горячим молоком. Книга немедленно вернулась на свое место. Она была издана за пять лет до появления Федора Федоровича на свет, и ему нравилось медленно, чуть лениво читать о тезке, жившем более двух веков назад. Если очень постараться, на потрепанном переплете можно разглядеть: «Страницы морской славы». Ниже мелкие, почти совсем стершиеся буквы: «Жизнеописание адмирала Ушакова». Что ни говорите, но в полном совпадении имен и отчеств есть что-то притягательно-таинственное.

Зато горячее молоко с медом Федор Федорович с детства терпеть не мог: именно так лечила от всех болезней баба Агафья. Нежданно вернувшаяся Магда, казалось, переняла от бабушки не только чудодейственный рецепт, вылечивающий хандру, кашель и остеохондроз, но даже ее интонации, исключающие любое возражение.

Впрочем, возражать Федор Федорович не пытался: Магда почему-то оказывалась права всегда. Вот и приходилось, скрывая неудовольствие, вспоминать себя мальчишкой.