Чёрная стая - Ольга Игоревна Сословская

Салон на Хохер-Март

Утром Войцех первым делом прочитал письмо из Парижа. Линуся, против обыкновения, писала о политике, о смутном недовольстве возвращением Бурбонов, которые ничего не забыли и ничему не научились, о брожениях в среде наполеоновской элиты, отодвинутой новой властью на вторые роли. О судьбах Польши в письме прямо не говорилось, но Войцех понимал, что этот вопрос беспокоит Каролину больше всего. Генерал Костюшко, по ее словам, собирался в Вену, и Шемет надеялся, что его неоспоримое влияние сумеет сдвинуть переговоры по польско-саксонскому вопросу с мертвой точки. Любое из предлагаемых решений Войцеху не нравилось, но неопределенность была хуже всего.

Ответное письмо тоже вышло непохожим на предыдущие. Войцех впервые за долгое время нарушил негласное соглашение и писал о любви. Писал жарко, страстно, вкладывая в бегущие под пером строки всю горечь разлуки, всю силу своей тоски. Каждое слово в письме было правдой, но чувство вины за вчерашнее не оставило его и после того, как он, запечатав конверт, вручил его Йенсу. Надо было учиться жить с последствиями не только исполненного долга, но и постыдных ошибок.

Вечером граф Шемет отправился на прием во французское посольство. Этот визит мог вызвать неудовольствие в прусских кругах, но тянуть с объяснениями Войцех считал позорным малодушием. Доротея, занятая исполнением обязанностей хозяйки, едва удостоила его приветствием, и у Войцеха зародилась надежда, что капризная красавица вполне удовлетворилась вчерашним приключением, и разговора можно будет избежать совсем.

Разговора действительно не получилось. Доротея настигла его в гардеробной, и в сырой запах шуб, чужих духов и пыли влился острый аромат запретной страсти, торопливой и опасной. В первую минуту Войцех пытался заговорить, но проще было уступить натиску графини, чем подвергать ее и свою репутацию опасности быть застигнутыми в двусмысленном положении.

Попытка уклониться от объятий незамеченной, впрочем, не прошла. Нерешительность и смущение любовника, похоже, только распалили Доротею, и Войцех, впервые в своей жизни, из охотника превратился в добычу. Объясниться с каждым разом становилось все сложнее, упоминать Линусю Войцех считал почти кощунством, а делиться своими матримониальными планами — оскорблением памяти пана Жолкевского. Графиня де Перигор вечера проводила в обществе Талейрана, днем, нисколько не смущаясь светскими сплетнями, открыто показывалась на прогулках и в ресторанах в компании графа Клама-Мартиница, но стоило Войцеху почувствовать себя в безопасности, как он заставал Доротею в каком-нибудь укромном уголке, куда выходил выкурить трубку или привести в порядок сбившийся после танцев костюм.

После того, как Шемет обнаружил нежданную гостью в собственной спальне, его надежда на то, что Доротее наскучит охота, изрядно пошатнулась. Отказать он ей так и не решился, каждое новое свидание делало такой поступок еще более оскорбительным и, возможно, задевающим ее чувства. В последнем Войцех был не очень уверен, о чувствах они не говорили.

* * *

Посоветоваться было не с кем. Единственный, кому Войцех мог бы довериться, Вилли Радзивилл, просто не понял бы его. Это было все равно, что просить совета у самого себя образца 1811 года, бездумно подсчитывающего победы над петербургскими светскими красавицами. Призвав на помощь свой военный опыт, Шемет решил, что отступление в боевом порядке перед превосходящими силами противника — не позор, а разумный стратегический маневр.

Первым делом следовало сменить дислокацию. Пользуясь своим коротким знакомством с Радзивиллами, Доротея без труда заставала находящегося по соседству любовника в постели по утрам, нанося визит княгине Луизе, или ускользала из собственной кареты, уезжая со званого вечера у князя Антония. Принять решение о переезде было, впрочем, проще, чем осуществить. Во-первых, это могло обидеть гостеприимного хозяина. Во-вторых, в Вене попросту невозможно было найти на съем приличное жилье.

Проблему объяснений с князем Войцех решил с неожиданной легкостью. Кто, как не Жюстина, мог бы помочь ему советом? А заодно и оградить своим присутствием от нежданных визитов. И послужить причиной поиска более вместительного жилья. Письмо в Мединтильтас полетело срочной почтой, на оплату перекладных Войцех не пожалел денег. Не вдаваясь в подробности, просил Жюстину приехать как можно скорее, пообещав, что к ее прибытию обустроит все в лучшем виде, и заверив, что она может ехать налегке, почтовой каретой.

Теперь предстояло решить вторую проблему и выполнить данное Жюстине обещание. И тут Войцеху снова помог счастливый случай.

В поисках безопасного места для вечернего времяпровождения, Войцех решил посетить салон Фанни фон Арнштейн, известной венской благотворительницы и меценатки. Дочь Даниила Итцига, одного из столпов еврейской общины Берлина и жена австрийского банкира Натана-Адама фон Арншетйна уже много лет принимала по вторникам на втором этаже особняка на Хохер-Март. Окна светского салона выходили на ряды торговцев рыбой, но посетителей это не отпугивало. Фанни, пятидесятишестилетняя дама со строгими библейскими чертами лица и статной фигурой, привлекала к себе лучшие умы Вены, а теперь и всей Европы.

Получить приглашение на вечера к Фанни оказалось не так-то просто. Войцех, не желая лишний раз одалживаться у князя Антония, выкопал из дальнего угла дорожного сундука рекомендательное письмо Кристиана Кернера к прусскому посланнику Вильгельму фон Гумбольдту и отправился в посольство.

В кабинет посланника Шемет вошел с некоторым даже душевным трепетом. Облеченных властью особ Войцех в своей жизни повидал предостаточно. Но фон Гумбольдт был не только вторым лицом после канцлера Гарденберга, представлявшим Пруссию на Конгрессе. Крупнейший ученый, государственный деятель, осуществивший реформу образования и основавший Берлинский Университет в разоренной и униженной Наполеоном стране, Гумбольдт был коротко знаком с Гёте и Шиллером, а его жена, Каролина, помогавшая мужу в научных изысканиях, по праву считалась одной из умнейших и образованнейших женщин Европы. Просить такого человека о столь незначительном одолжении, как приглашение на званый вечер, Войцеху было неловко.

Фон Гумбольдт, однако же, принял молодого человека весьма радушно. Мудрые, чуть навыкате глаза под высоким выпуклым лбом смотрели ласково, тонкие губы складывались в доброжелательную улыбку, хорошо поставленный голос звучал тепло и приветливо.

— Наслышан, наслышан, — объявил Гумбольдт, пробежав глазами письмо, — и не только от моего старого друга, Кристиана. Вам давно следовало сюда явиться, граф. Не танцевать же вы в Вену приехали, в самом деле?

— Нет, конечно, — чуть смутившись, ответил Шемет, — но, понимаете ли, Ваше Превосходительство, мои личные интересы не во всем совпадают с государственными. Я надеялся, что у меня будет возможность позаботиться о них в приватном порядке, без служебной ответственности.

— Понимаю, — кивнул посланник, — и не спрашиваю, в чем они состоят. Но так высоко вам вряд ли удастся взлететь, граф. А принести пользу, не