Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет) - Александр Гольденвейзер

Я сказал, что это особенно сильно в нравственной области.

Л. Н. прибавил:

— Я заметил, что эта разница особенно велика у людей, занимающихся искусством.

Пришла Софья Андреевна, страшно взволнованная, еле протянула Черткову два пальца. Чертков сказал ей, что привез цензурные пропуски к «Власти тьмы», о которых она просила.

— Теперь поздно! — сказала она резко. — Вот я вас просила телеграммы (иностранные поздравления к 80–летию), которые вы взяли у меня уже два года. Вы обещали через три месяца вернуть! Нужно же слово держать!

Владимир Григорьевич сказал, что их переводят, и он скоро ей их доставит. Софья Андреевна все твердила одно и то же, вот — вот готовая впасть в истерику. Лев Львович останавливал ее, говоря:

— Вы, мама, не волнуйтесь, не о чем волноваться. Садитесь чай пить.

Это ее еще больше раздражало. Л. Н. сказал Льву Львовичу тихо:

— Оставь, Лева, перестань!

Всем было очень тяжело. Дима чуть не плакал. Булгаков забыл отдать Л. Н. приветственную телеграмму из Стокгольма. Когда об этом заговорили, Софья Андреевна вся насторожилась. Она долго не могла понять, в чем дело, и так и осталась при убеждении, что и тут какой‑то заговор против нее.

Мы собрались уезжать. Софья Андреевна еще днем звала на завтра Ольгу Константиновну с финляндкой и детьми и поручила Булгакову передать им, что пришлет за ними. Когда ее кто‑то спросил об этом, она резко сказала:

— Я ничего не слыхала и не знаю.

При прощании Л. Н. сказал мне:

— Так завтра я жду вас.

Софья Андреевна опять взволновалась. Когда ей объяснили, что Л. Н. собирается со мной ехать верхом, она стала говорить, что в жару ездить верхом не годится.

Мы уехали, и я уверен, что после нашего отъезда была опять сцена.

28 июля. Утром мы с Сергеенкой все приготовили для завещания. За Ольгой Константиновной не присылали. Мы боялись, что там дело плохо и что не удастся привезти Л. Н. в Телятенки.

Когда я приехал в Ясную, Л. Н. очень удивился, что я не привез бумагу. Оказывается, он думал, что я привезу текст, он напишет где‑нибудь в лесу, а свидетели подпишут потом. Л. Н. сказал мне:

— Я даже картончик приготовил (чтобы подложить при писании под бумагу).

Я сказал ему, что писать без свидетелей невозможно.

К Чертковым ехать Л. Н. отказался категорически. Мы, скрепя сердце, решили отложить до более благоприятного времени.

Я пошел поздороваться с Софьей Андреевной, которая сидела за столом в саду. Она жаловалась на нездоровье, говорила, что у нее прилив к голове, что ей утром ставили пиявки. Она сказала мне, что не могла вчера владеть собой, что ей очень совестно за вчерашнее.

Я был очень удивлен и обрадован ее словами, вызванными, очевидно, добрым чувством.

Александра Львовна переселилась «под своды». Я поздравил ее с новосельем. За Ольгой Константиновной послали (я видел готовый экипаж — «паук» — Александры Львовны на конюшне).

Мы поехали. Л. Н. на Делире, а я на Кривом. У Жучки (лошадь из Телятенок, на которой я всегда езжу) плохой шаг, она не поспевает за Делиром, так что на ней ездить очень неприятно.

Сейчас же за домом в яблочном саду я задержал лошадь и поехал сзади Л. Н. в некотором от него отдалении. Только что мы въехали в Чепыж, Л. Н. крикнул мне:

— Догоните меня!

Я подъехал. Л. Н. сказал:

— Мне пришел в голову вот какой план: вы поезжайте теперь крупной рысью в Телятенки за ними. Я поеду через Заказ к Грумонду и буду ждать вас там у моста. Вы знаете эти места?

Я сказал, что знаю, и, оставив Л. Н. одного, поспешил в Телятенки.

У Чертковых нас ждали. Я наскоро объяснил, в чем дело. Они сначала думали ехать в экипаже, но сейчас же отменили это, как слишком заметное. Поехали верхом — Сергеенко и Радынский, как свидетели. Владимир Григорьевич решил лучше не ездить. Он приготовил еще бумагу, поясняющую детям цель составления формального завещания. Он попросил показать эту бумагу Л. Н. с тем, что если он одобрит ее содержание, чтобы он написал на ней это.

Мы взяли с собою текст завещания, бумагу, картон, чтобы подложить при писании, и пр. и поехали. Л. Н. ждал нас на пригорке, недалеко от Грумондского моста. Мы сначала не заметили его и стали беспокоиться, но, въехав на пригорок, увидали его в белой блузе, с развевающейся седой бородой верхом на Делире. Он уже довольно давно ждал нас.

Мы пересекли скошенное ржаное поле и въехали в Засеку. Л. Н. благодарил меня, беспокоился, не устал ли я. Потом спросил:

— Это неприятно, но вы подумали, какой вы выставите предлог, если обнаружится, что вы от меня уезжали?

Я сказал, что мне и выдумывать нечего, что у меня расстройство желудка.

— Ну, и отлично, это такой предлог, о котором и неудобно рассказывать, так что не удивятся, что мы умолчали.

В лесу мы поехали по тропинке.

Л. Н. сказал:

— Боюсь, что эта тропинка уведет нас в овраги: она — пешеходная.

Мы проехали немного лесом, потом остановились, сошли с лошадей. Я свою привязал, а Анатолий Дионисович (не знающий содержания завещания) держал остальных.

Я заметил неподалеку среди группы деревьев очень удобный для сиденья пень, и мы туда пошли. Л. Н. сел на него и стал переписывать текст своего, написанного семнадцатого июля, завещания и, для большего удобства, попросил меня диктовать ему. Когда Л. Н. кончил, мы проверили. Л. Н. сделал одну описку: «дватцать». Л. Н. хотел поправить, но я советовал, во избежание помарок, лучше не поправлять.

Л. Н. рассмеялся и сказал:

— Пускай скажут, что я неграмотно писал.

Мы позвали Анатолия Дионисовича Радынского. Л. Н. сказал ему, что бумага эта составлена соответственно его желанию и написана им, и при нем подписал ее. Мы подписали тоже: я, Сергеенко и Радынский. Л. Н. сказал:

— Как тяжелы все эти формальности.

Потом он прочел другую бумагу и сказал:

— Это все (про первую страницу и начало второй) очень хорошо, а тут с некоторыми местами я не согласен.

Про то место, где сказано, что он хочет, чтобы все рукописи были предоставлены В. Г. Черткову на его усмотрение

— что печатать, а что нет, он сказал:

— Необходимо прибавить: «на тех же основаниях, как он это делает теперь». Иначе враги Владимира Григорьевича будут говорить, что он всех устранил и взял все себе.

Другое, с чем Л. Н. не согласился, — это упоминание о том (он зимой говорил это Александре Львовне), чтобы все написанное им до 1881 года (кроме «Азбуки» народных рассказов и журнала «Ясная Поляна») оставалось в пожизненном владении Софьи Андреевны) Л. Н. сказал:

— Зачем это? Это не нужно. Саша сама знает, как нужно сделать, а этого говорить здесь совсем не нужно.