Исландская карта. Русский аркан - Александр Громов

Опять затошнило. Поборов приступ, великая княжна вспомнила:

— А Легировский?

— Он тебя и спас. Разломал в вагоне все, что оставалось недоломанного, и на руках тебя вынес. Да не только тебя. За «не только» придется его наградить, а за тебя — похлопотать, чтобы чудо-богатыря избавили от следствия. А вот что мне с тобой делать, сестренка? Не подскажешь ли?

— Не отправляй меня назад, Митя…

— Не отправлю. Государь, правда, требовал, но я телеграфировал, что по твоему состоянию тебе лучше пока побыть со мной. До Владивостока ближе, чем до Петербурга. Как-нибудь доедем.

Митенька был недоволен. Иначе сказал бы «папА», а не «государь».

— Спасибо.

— Только не благодари меня! Подлечишься, подышишь морским воздухом — и сразу назад. С надежной охраной. И без возражений! Ясно?

Екатерина Константиновна улыбнулась в меру сил.

— Хорошо, Митя. А ты мне покажешь Байкал? Если мне еще нельзя будет вставать, ты приподнимешь меня, чтобы я видела?

— Зачем? Поедешь назад — увидишь.

«Не увижу, — подумала великая княжна. — Потому что назад я не поеду. Ни за что».

Само собой разумеется, она не произнесла этих слов вслух.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,

— Глядите, гора Фудзи!

Свежий ветер нес корвет к японским берегам, а берегов как таковых еще не было видно. Даже мичман Свистунов, наказанный за пререкания с командиром трехчасовым сидением на салинге, не видел сверху береговой полоски. Но уже вставало, проявлялось, словно на фотографической бумаге, туманное коническое чудо со снежной шапкой на вершине.

Возле фальшборта толпились матросы, гардемарины, морпехи, но ни вахтенный начальник, ни старший офицер, ни полковник Розен даже не подумали рявкнуть на них.

— Дошли… — с наслаждением выдохнул Враницкий и даже улыбнулся, чего за старшим офицером обычно не замечалось. Прикрыл глаза и потянул ноздрями воздух. — Фу-ты, ну ты… Как будто уже берегом пахнет. Мерещится, что ли?

Розен не ответил, но тоже улыбался, и на сей раз кошмарный шрам на лице полковника не делал его улыбку жуткой.

— Увидеть Фудзи издали — хорошее предзнаменование для прибывающих в Японию, — ввернул Канчеялов, создавший себе прочную репутацию специалиста по Японии. — Нам везет, господа. Япония нас приветствует.

Но уже через минуту силуэт конической горы растаял в невесть откуда взявшейся дымке, и общее приподнятое настроение скакнуло вниз. Враницкий гаркнул на толпящихся без дела, а Розен поинтересовался у Канчеялова:

— Ну-с, что теперь говорят народные туземные приметы?

— Как бы нам в шторм не попасть, — озабоченно молвил Пыхачев, неслышно подойдя сзади. — Ветер-то крепчает. Не по нраву мне эти воды. Если разобраться, много ли мы о них знаем? Павел Васильевич, голубчик, распорядитесь взять один риф. Да прикажите Свистунову спуститься, неровен час шквал налетит…

— Слушаюсь, — козырнул Враницкий.

Старший офицер остался недоволен: Свистунова, по его мнению, следовало держать на салинге ровно столько времени, чтобы только мочевой пузырь не лопнул, затем разрешить сбегать в гальюн — одна нога здесь, другая там — и вновь на салинг… Или даже высадить наглеца на любом из безлюдных островков, что льнут к Японии, как стая мелких рыбешек к китовой акуле. Были прецеденты.

Мичманишка, а туда же — денщика ему подавай!

О том, что в долгом плавании люди становятся раздражительными, Враницкий превосходно знал по собственному опыту. Как бороться с этим злом? Матросов — держать в строгости, но не возбранять им собираться вечерами на баке. Офицерам — предложить занятия, соответствующие их образованию. Канчеялов прочитал уже третью лекцию о Японии. Фаленберг и Завалишин при всяком удобном случае расставляли на доске шахматные фигуры и погружались в задумчивость. Батеньков отчего-то полюбил вести с отцом Варфоломеем диспуты на богословские темы. За Тизенгаузена с Фаленбергом старший офицер не беспокоился, а за Гжатского и подавно. Изобретатель морской самоходной мины делил теперь время между мастерской и своей каютой, где оборудовал фотографическую лабораторию. Подвинуться умом он не мог, поскольку, по мнению Враницкого, это уже давно произошло. К счастью, не без пользы для дела.

Оставались Корнилович и Свистунов. Всякую свободную минуту они проводили у цесаревича за картами и вином. Розен был бессилен помешать этому. Был случай, когда пьяный цесаревич пытался не отпустить Корниловича на вахту под предлогом неоконченной игры — шатался, вращая кровавым глазом, махал руками и ревел: «Я запр-р-р-рещаю!..» — а Корнилович лишь скалился, не потрудившись даже встать. Жаловаться Пыхачеву Враницкий не пошел, предвидя результат, — употребил власть сам.

Свистунов — того хуже — вздумал обзавестись личным денщиком, для каковой функции наметил робкого матроса Илюхина. В ответ на несмелое возражение — избил беднягу так, что понадобилась помощь доктора Аврамова. Команда выстроилась на шканцах и принесла жалобу. Враницкий, моментально заметивший, что к матросам примкнули и морпехи, сообразил, что глоткой и свирепостью здесь не возьмешь, пообещал разобраться и доложил командиру. Пыхачев схватился за голову.

— Боже мой! Что же теперь делать? Разве что выговор ему закатить?

— Мало. Матросы не поймут. Что я им скажу?

О последней вырвавшейся фразе Враницкий немедленно пожалел. Хорош старший офицер! Но взволнованный Пыхачев, кажется, не заметил.

— Тогда как же быть? Павел Васильевич, вы уж подскажите…

— Шли бы в открытом океане — посадили бы наглеца под арест суток на трое. Но Япония рядом. Хорошо бы, чтоб до берега наказание кончилось. Британцы практикуют сидение на салинге.

— Однако… он же офицер!

— Они и к офицерам применяют это наказание, Леонтий Порфирьевич. Офицер сидит, как ворона на ветке, матросы внизу зубы скалят. Безобразие, конечно, но ведь команда-то в сущности права…

— Ну, так тому и быть. Скажите, что я приказал.

И мичман Свистунов уподобился вороне на ветке. Против ожидания, к наказанию он отнесся юмористически. Сидел, спрятав голову в воротник, ежился на ветру, высматривал Фудзи.

Запищала боцманская дудка, послышались отрывистые команды, загремела брань боцмана Зорича. По вантам полезли матросы.

— Вижу позади нас неизвестное судно! — донеслось вдруг с салинга.

Враницкий сейчас же приложил к глазам морской бинокль. Смотрел долго.

— Паровая баркентина, — доложил он командиру. — Идет под одними парусами, но ходко. Вон как ее кренит.

— Флаг разглядели? — спросил Пыхачев. — У вас глаза лучше моих.

— Надо думать, через час разглядим. Гм… Случись такая встреча близ Европы, я бы посоветовал пробить дробь-тревогу. Типично исландская посудина английской постройки.

Пыхачев взглянул на Враницкого и с улыбкой покачал головой:

— Полно вам, Павел Васильевич. Мы близ Японии, какие здесь могут быть исландские пираты? Обжегшись на молоке, на воду дуете?

— Леонтий Порфирьевич!

— Не обижайтесь. Почему бы не предположить, что это англичане и есть? Идут, наверное, от Сандвичевых островов, как и мы. Что в этом удивительного?

Старший офицер постарался вздохнуть незаметно. Беспечность командира могла вывести из себя и человека с более крепкими нервами.

— Британцы мало используют данный тип судна, Леонтий Порфирьевич. Тем более в рейсах через Великую Атлантику. Маловата скорлупка.

— Вот именно: маловата. Неужели она может нам угрожать?

Враницкий не желал напоминать Пыхачеву о том, что бою с пиратской эскадрой между Оркнейскими и Шетландскими островами, кончившемуся гибелью «Чухонца», предшествовало как раз появление малых суденышек противника по корме.

Он только спросил:

— Не приказать ли развести пары?

— Не рано ли? — вопросом на вопрос ответил Пыхачев.

Между ними давно было договорено, что в Токийском заливе корвет пойдет под паром. Чай, не джонка. Следует показать и японцам, и иностранным дипломатам, что для русских моряков трансокеанский переход — тьфу! Угля, мол, хватит до самого Владивостока.

Хотя угля было мало. В Иокогаме надеялись втихую прикупить еще.

— Боюсь, поздно будет, — мрачно напророчествовал Враницкий. — Того и гляди мыс Нодзима покажется.

— Прикажите разводить пары через час, — поморщившись, велел Пыхачев. — Иначе опять начнем дерево жечь и коньяки в топку лить. Ветер держится, ну и слава богу.

Однако ветер, усилившийся было до крепкого, начал понемногу стихать. Враницкий приказал прибавить парусов, а Свистунову — спуститься, принять в кают-компании полстакана рому и не показываться на глаза до вахты.