Дань псам - Стивен Эриксон

Нимандер, ах, Нимандер, что ждет тебя? Однажды ночью ты достигнешь мудрости и прозрения. Ужасная, опустошающая ночь! Ты увидишь кровь на руках своих, кровь милой и порочной Фаэд. И кровь многих других, ведь мы сделали тебя жертвой, провозгласив вожаком. И той ночью, друг, ты поймешь, что все было впустую, и возьмешь свою жизнь. Башня, подоконник, полет вниз во тьме, иллюстрация поэтического образа тщеты».

Себя Скиньтик в воображенном будущем не находил. Он не думал, что завершит путешествие. Не был уверен, что его ждут. Хронист, записавший сцены прошлого, уже записал и сцены грядущего. Одни те же буквы, выведенные с одержимостью провидца, удушаемого собственной слепотой.

Одно ясно. Никогда больше он не позволит использовать его добродетели — даже те, жалкие, что еще остались. Это не разменная монета, не вещь, измеряемая весом золота, каменьев, собственностью или силой. Ублюдки, всего этого желающие, потейте сами, добивайтесь сами, истекайте своей кровью.

«Возьмите меня, как нож, и я обернусь в руках ваших. Обещаю».

— Улыбаешься, — заметил Нимандер. — Я рад видеть тебя живым и веселым.

Скиньтик покосился на него. Наследием Бастиона оставались пятна крови, соли на одежде и мокасинах. Никто не потрудился очистить вещи, так всем хотелось поскорее покинуть город. Но в Нимандере что-то изменилось. Только ли ужасы сэманкелика и алтаря Умирающего Бога сделали это? Чувство собственной значимости претерпело свежее унижение, его растоптали, как молодой росток. Сколько раз, гадал Скиньтик, нужно Нимандерцу пережить подобное, чтобы яд подточил самые основы, извратив природу этого мужчины? Видение ожидающего Нимандера конца предполагало остатки святости духа, чего-то редкостного и драгоценного, дающего возможность покончить с собой. Если он уже мертв, если он стал мерзавцем — судьба Нимандера воистину непостижима.

«Обрел ли он новые амбиции? Пробудился ли яд цинизма в измученной душе?

Это может изменить все. Он может стать тем, за кем я захочу пойти — да, вниз по кривой дорожке, ну и что? Пусть отныне другие страдают ради нашей выгоды. Хоть какая перемена. Утопим их в грязи — поглядим, понравится ли им такое милое обращение.

Достаточно ли он тверд, чтобы сыграть в такую игру?

Достаточно ли я тверд, чтобы попользоваться им?»

Они нашли коня для Скола, но оставили и повозку — по крайней мере, на время пути по берегу умирающего соляного озера. Ненанда снова сел на место кучера — в одной руке вожжи, в другой кнут. Араната свесила ноги с заднего борта и уставилась на выщербленные зубы — силуэт уходящего за окоем, колыхающегося в волнах жара Бастиона. Десра отдыхает на дне телеги, храпит среди фляг с водой и сушеных продуктов. Кедевисс едет справа, отъехав на тридцать шагов; лошадь с трудом пробирается по усыпанному плавником берегу.

Скол скакал далеко впереди, подчеркивая свое нетерпение. Он не проявил особого интереса к рассказам об их деяниях со дня потери сознания в деревне. Он отказывался объяснять свою неудачу, несмотря на все их намеки — хотя очевидно было, что загадочное событие оставило в памяти тревожный провал. Он стал еще более уклончивым, чем раньше (если это вообще возможно); Скиньтик уже не раз замечал во взгляде воина подозрение. Он словно думал, что они составили заговор и что-то украли у него.

Недоверие Скиньтика к ублюдку лишь усилилось. Ненавидеть Скола нетрудно — на самом деле, до абсурда легко — но эмоции могут затруднить понимание воина с вечно крутящейся цепочкой. Теперь он видел в Сколе одного из тех, что горазды использовать чужие добродетели, обеспечивать чужими руками сугубо личные победы. Если полдюжины желторотых юнцов лягут трупами за спиной — стоит ли горевать?

Он не мог не заметить, что они покрыты пятнами крови; не мог не наметить зазубрины и царапины на клинках, когда на нечастых привалах они точили оружие. Как и вмятины на доспехах. Пусть он очнулся слабым и отупелым, но не увидеть десятки трупов, всю устроенную ими бойню тоже не мог. И все-таки Скол не считал, что они достойны лишнего взгляда. Разве что подозрительного. Подозрения медленно перерастают в паранойю, и к чему это может привести?

«Что он сделает со мной?

Да, еще один страх. Хотя я уже умер…»

— Нужно отыскать путь через горы, — заявил Нимандер, прищурившись и глядя вперед.

— Скол назвал их Божьей Тропой. Наш благодарный друг — неиссякаемый источник удивительных знаний.

— Благодарный? А, понимаю. Ну, он просто не в духе, не так ли?

— Слишком занят. Пляшет, пауком укушенный.

— Добра от рассказов не будет, — сказал Нимандер. — Для закрывшегося в себе слова тоньше паутины, их так легко отмести.

— Можно было наврать.

Нимандер поглядел на него, подняв брови.

Скиньтик ухмыльнулся: — Дикие сказки о безумных, одержимых богом фанатиках, решивших залить мир собственной кровью. О нас, ступивших на райскую тропу только чтобы узнать: в раю нам не рады. О встрече с богом-дурачком, не понимающим, что марионеток следует делать из поклонников, а не из себя самого. Поведать об отравленном вине, которое есть кровь, о кровавом вине и винной крови. Ага, не забыть бы еще о славной резне, невероятном наборе точных выпадов и умелых взмахов, о крайней неудачливости противника…

— Хватит, Скиньтик. Прошу.

— Почему ты так стараешься избавить его?

Нимандер не сводил взора с далеких гор. — Араната говорит, он нужен. Просто необходим.

— Для чего? И откуда ей-то знать?

— Хотел бы я ответить, Скинь.

— Мне кажется, я утопаю в крови.

Нимандер кивнул: — И мне. Чувствую то же самое. Думаю, все мы…

— Не думаю, что Аномандер Рейк спешит бросить веревку утопающим.

— Наверное, не спешит.

«Какое мудрое допущение», подумал Скиньтик. Он страшится не напрасно — вожак изменился. «Он видит с полной ясностью? Если так, куда делось отчаяние? Не понимаю…»

— Это подобно, — продолжал Нимандер, — умиранию изнутри. Вот на что это похоже.

— Не говори так, братец. Не надо.

— Почему?

«Лишь одному из нас дано чувствовать себя так! Лишь одному. Я был первым, чтоб тебя! Это мое!» — Он грубо засмеялся. — Честно? Ни почему. Никаких причин.

— Ты стал странным, Скиньтик. Сам — то замечаешь?

Он пожал плечами: — Думаю, Нимандер, нам пора смыть кровь.

Они ехали через выцветшую соляную пустошь. День становился все жарче.

Прямо под полом терондаи, под пылающим черным солнцем, в скале выдолблена большая комната. Когда Аномандеру Рейку, владыке Черного Коралла и Сыну Тьмы, надоедают виды с крепостной башни и прочих возвышенных точек, он спускается во чрево горы, туда, где тьма царит невозбранно.

Такие моменты случались редко, и еще реже Лорд вызывал Эндеста Силана на встречу в подземной каверне. Ноги кастеляна все еще болели после долгого путешествия к городу. Он шагал по крутым вьющимся ступеням, пока наконец не достиг основания. Вход закрывали огромные двери, украшенные чешуйчатым рисунком, напоминающим шкуру дракона. Черная как деготь поверхность была практически невидимой для слабых глаз Силана, хотя краешки чешуй тускло поблескивали; когда он протянул руку, то чуть не упал, не сразу найдя серебряную ручку.

Прохладный воздух овеял его, когда створка двери открылась. Запах грубого камня, кисловатый и волглый; стук водяных капель. Он увидел Лорда, стоящего почти в центре комнаты, там, где из пола торчал подобный сталагмиту обелиск. Базальтовый столп был сделан квадратным в основании и сужающимся кверху, до высоты двух ростов Анди. На той стороне, у которой встал Рейк, имелось углубление в форме меча, обычно носимого им за спиной.

— Нечасто, — сказал Аномандер подошедшему Эндесту, — чувствую я потребность избавиться от ноши Драгнипура.

— Владыка.

Кастелян смотрел, как Аномандер снимает ужасный меч и помещает в углубление. Обелиск тут же покрылся росой — крупные блестящие капли усеяли гладкий камень и начали стекать к основанию. Под ногами раздался звук, подобный грому.

Эндест Силан вздохнул и оперся на трость. — Камень, мой Лорд, не может долго выдерживать такое бремя. «А вы можете. Сколь немногие замечают это, понимают это!»

— Еще несколько мгновений, — пробормотал Рейк.

— Владыка, это не упрек.

Мимолетная улыбка… — Нет, это упрек, старый друг. И мудрый упрек. Камень знает свой вес, знает границы своего терпения. Будь уверен, я не стану злоупотреблять его великодушием.

Эндест Силан огляделся, наслаждаясь тьмой, столь чистой, столь совершенной. «Почти такая же, какую мы изведали. В Харкенасе, до того как Она обняла Свет, до того как рожденные из пепла встали, подняли мечи. Скабандари. Илгаст Ренд. Хелид Беханн. Эстфала с мечтою о мире. Кагемендра Тулас Отсеченный, о мире не мечтавший».