Испанский сон - Феликс Аксельруд

— Значит, нужно их развивать, — строго сказала Ольга. — Иначе ты так и останешься на этом уровне, то есть не сможешь мне ничего рассказать. Да и не только мне… Ты понимаешь, насколько собственное косноязычие обедняет духовную жизнь человека?

— Я все понимаю, — виновато сказала Марина.

— Ладно, — смягчилась Ольга, — продолжаю списывать на твою молодость… Но учти, счет растет.

Марина пристыженно молчала.

— Чтоб у тебя было больше практики, — добавила Ольга, — следовало бы улучшить твои жилищные условия. Как раз сейчас у меня есть такая возможность. Не всегда же тебе пользоваться моим личным ключом…

— Что ты имеешь в виду?

— В больничном общежитии заселяется комната.

— Чем же это лучше училищного?

— Ну, во-первых, — сказала Ольга, — скоро ты закончишь, и тебя все равно оттуда попрут; а во-вторых, комната-то одноместная. Улавливаешь намек?

— Как одноместная? — удивилась Марина. — Разве в общежитиях бывают одноместные комнаты?

— В принципе, конечно, нет; сама этимология слова «общежитие» восстает против такого. Но, видишь ли, это не совсем обычная комната. Раньше в ней располагался особый отдел.

— Отдел чего?

— Не знаю, — ответила Ольга; — если бы я в свое время не уволилась из горкома, то наверняка бы узнала когда-нибудь, а так — не успела узнать. Давай я лучше расскажу тебе то, что знаю. Лет десять назад в этом общежитии было немало подобных комнат с самыми разнообразными названиями. Например: ленкомната, штаб, политпросвет, первый отдел, второй отдел и так далее. Разбираться в их назначении совершенно бессмысленно.

— А кто распоряжался этими комнатами? — спросила Марина.

— Хороший вопрос; уж во всяком случае, не больница и не комендант общежития. Комендант, в отличие от меня, в свое время не поступился принципами. Когда стало понятно, что партия прекращает руководить, фрондирующий главврач — знаешь, что такое фрондирующий?.. — пригласил коменданта и велел перепрофилировать для жилых нужд все до одной комнаты специального назначения. Но комендант отказался.

— Неужели? — поразилась Марина.

— Представь себе… Как пламя, разгорелся конфликт; главврач освободил коменданта от должности, но комендант не подчинился и этому приказу. Тогда главврач решил применить силовое воздействие и притом хитро использовать личный интерес проживающих. Он объявил им, что любой доброволец, занявший любую такую комнату штурмом, может так и остаться там в порядке улучшения жилищных условий.

— И они действительно пошли на штурм?

— А то! — хмыкнула Ольга. — Только комендант оказался тоже не лыком шит: он пустил слух, что здание заминировано, и проживающие, не успев вскрыть ни одну из комнат, вынуждены были выйти на улицу. Тут-то до них и дошло, что комендант их обдурил; но было уже поздно, так как он забаррикадировался внутри и велел никого не пускать, а сам между тем позвонил на телевидение.

— Ну и ну, — поежилась Марина, увлеченная захватывающим повествованием, — но что же потом?

— Конечно, проживающие не были готовы штурмовать целое здание. Вместо этого они захватили сына коменданта. Угрожая его убить, они потребовали впустить их в общежитие, на что комендант, ставя долг перед родиной выше отцовского чувства, ответил гордым отказом.

— И они… — прошептала Марина. — Бедный мальчик!

— Положим, мальчику было лет сорок пять, — успокоила ее Ольга, — но они все равно ничего не успели сделать, потому что в это время приехало телевидение, и возник страшный скандал. В результате главврач вынужден был отступиться и отменить свой приказ, и был найден консенсус, то есть спорные комнаты опечатали.

— Надолго?

— На разные сроки. Отстояв принципы, комендант тем не менее оказался перед моральной проблемой. С одной стороны, он привык подчиняться власти, а с другой стороны, никак не мог поверить в реальность политических перемен. Ведь этот человек даже не был членом партии — просто служил когда-то конвоиром в лагерях! — и, однако же, в его душе разыгралась настоящая драма. Настал момент, когда он под влиянием событий дрогнул и подался; в итоге то, чего от него не могли добиться силой, он сделал по велению собственной души.

— Но откуда тебе это известно? — удивилась Марина.

— Мы с ним были близки. Не в сексуальном смысле — он был стар и непривлекателен, — но мы частенько выпивали по рюмочке, и он делился со мной сокровенным.

— Тогда понятно. А почему комнаты были опечатаны на разные сроки?

— Потому что для коменданта они символизировали его убеждения; отступая, он сдавал их постепенно, как защитные рубежи. Первой пала комната седьмого отдела — это произошло после объявления российского суверенитета; впрочем, это была очень маленькая комната, туда еле-еле впихнули единственного жильца. Во время путча девяносто первого года комендант явился к трясущемуся от страха главврачу, доложил о полной сохранности всех комнат, кроме одной, и попросил передать это уполномоченному новых властей, как только таковой появится. Когда путч был закончен, у коменданта случился первый инфаркт, и он по слабости сдал сразу две комнаты — шестого и пятого отделов, которые были уже побольше. Затем его отступление сделалось как бы автоматическим; подобно тому, как в пору его молодости было принято знаменовать праздники — ну, например, сдавать что-нибудь в строй — он отмечал каждый удар по своим убеждениям сдачей очередной комнаты под жилье. После очистки здания на Старой площади был сдан политпросвет, после Беловежской пущи — опорный пункт общества защиты природы, после отпуска цен — четвертый отдел, после весеннего референдума девяносто третьего года — штаб по сбору металлолома и так далее.

— Ты хорошо помнишь события, — заметила Марина.

— Неудивительно, — отозвалась Ольга, — ведь я была председателем комиссии по заселению этих комнат.

— Даже так… А кто еще входил в комиссию?

— Комендант. Комиссия была из двух человек.

Они помолчали.

— А что было дальше? — спросила Марина.

— С каждым новым событием комендант чувствовал себя все хуже; «черный вторник» вконец добил старика. Надо бы помянуть, кстати… Комиссия естественным образом прекратила деятельность; к тому времени единственной незаселенной комнатой оставался особый отдел.

— Ага.

— Новый комендант, принимая дела, обнаружил это и недолго думая вселил туда свою племянницу. Когда мне стало об этом известно, я направила докладную на имя главврача, и он распорядился очистить помещение.

— Но зачем ты так поступила?

— Странный вопрос, — нахмурилась Ольга. — Во-первых, племянница не имела отношения к больнице; между нами, я думаю, что никакая это и не племянница… Во-вторых, самоуправство должно быть наказано. Ведь комиссия по заселению не была ликвидирована, она лишь прекратила деятельность; соответственно, от обязанностей ее председателя меня никто не освобождал.