Дань псам - Стивен Эриксон

Это вряд ли можно назвать дыханием. Скорее его разбудил запах смерти, сухой, всего лишь отзвук смрадного гниения, свойственного костяку зверя в высокой траве, высохшему, однако еще окруженному облаком удушливой вони. Открыв глаза, Каллор обнаружил, что смотрит на огромную гнилую голову дракона, что длинные клыки и сморщенные десны почти касаются его лица.

Утренний свет притух; казалось, отброшенная драконом тень извивается, словно раздуваемая столетиями утраченного дыхания. Когда бешеный стук сердца начал замедляться, Каллор повернулся набок — змеиная голова дракона чуть склонилась, наблюдая его движения — и осторожно встал, не поднося руки к мечу, лежавшему около его подстилки. — Я не просил компании, — сказал он, скривив губы.

Дракон отвел голову, треща чешуей, изогнул змеиную шею и сел, дважды взмахнув крыльями.

Каллор видел грязь, скопившуюся в складках суставов чудовища. Передняя лапа покрыта сетью тонких корней — бесцветной насмешкой на спавшиеся кровеносные сосуды. В темных ямах под изогнутыми надбровными дугами остался лишь намек на глаза — серые и черные ошметки плоти, не способные передавать эмоции или намерения; и все же Каллор ощутил взор неупокоенного дракона столь же отчетливо, словно тот провел акульей кожей по его лицу.

— Ты проделал, подозреваю, — начал он, — непростой путь. Но я не для тебя. Я ничего не могу тебе дать, даже если бы и хотел — а я не хочу. И не воображай, что я стану заключать с тобой сделки, какими бы не были твои алчные планы.

Он оглянулся на разбитую вчера стоянку и увидел, что костерок еще курится дымом над пригоршней углей. — Я голоден и хочу пить. А ты можешь идти куда захочешь.

Вибрирующий голос дракона раздался внутри черепа Каллора. — Ты не можешь знать моей боли.

Воин хмыкнул: — Ты не можешь испытывать боли. Ты мертв и, похоже, тебя успели похоронить. Давным-давно.

— Душа корчится. В ней отчаяние. Я сломлен.

Каллор подбросил в костер несколько кусков бычьего навоза и поднял голову: — А мне все равно.

— Я мечтал о троне.

Внимание Каллора обострилось, он принялся размышлять. — Ты хочешь найти хозяина? Непохоже на ваш род. — Он потряс головой. — Трудно поверить.

— Потому что не понимаешь. Никто из вас не понимает. Есть так много вещей превыше вас. Ты хочешь сделаться Королем-в-Цепях. Так что не смейся над ищущими хозяина, Верховный Король Каллор.

— Дни Увечного Бога сочтены, Элайнт, — отозвался Каллор. — Но трон останется и после того, как тление сожрет цепи.

Они замолчали. Утреннее небо было ясным, слегка красноватым из-за пыльцы и пыли, которые словно бы вечно клубятся над здешними землями. Каллор увидел, что в костре наконец снова заплясало пламя, и протянул руку за котелком — маленьким, помятым и закопченным. Налил в него последнюю воду, повесил над огнем на треногу. Клубы насекомых — самоубийц влетели в пламя, исчезая огненными искорками, и Каллор подивился столь упорному стремлению к смерти — их жажда конца кажется неодолимой. Но он этой страсти не разделяет…

— Помню свою смерть, — сказал дракон.

— А стоит помнить?

— Джагуты были упорным племенем. Многие видели в их сердцах лишь холод…

— Их неправильно понимали?

— Они смеялись над твоей империей, Верховный Король. Они отвечали тебе презрением. Кажется, раны не зажили до сих пор.

— Свежее напоминание, вот и все, — буркнул Каллор, следя, как вода медленно закипает. Бросил пригоршню трав. — Ладно, рассказывай свою историю. Я рад развлечься.

Дракон поднял голову, как бы изучая восточный горизонт.

— Неразумно глядеть на солнце, — заметил Каллор. — Можно глаза выжечь.

— Когда-то оно было ярче. Помнишь?

— Изменения орбиты, так думали К’чайн Че’малле.

— И Джагуты тоже. Они весьма тщательно изучали мир. Скажи, Верховный Король, знаешь ли ты, что они лишь однажды нарушили свой покой? Нет, не в войне с Т’лан Имассами — войну начали дикари, а Джагуты лишь неохотно огрызались.

— Нужно им было напасть на Имассов первыми. Уничтожить паразитов.

— Возможно. Но я говорил о войне более ранней — войне, уничтожившей Джагутов задолго до прихода Имассов. Войне, разбившей их единство, превратившей их жизнь в бесконечное бегство от неумолимого врага. Да, задолго до Т’лан Имассов.

Каллор немного подумал и хмыкнул: — Я мало разбираюсь в джагутской истории. Что за война? С К’чайн Че’малле? С Форкрул Ассейлами? — Он покосился на дракона. — А может, с Элайнтами?

В тоне дракона прозвучала горечь: — Нет. Среди нас были те, кто решил сражаться в войне вместе с джагутскими армиями…

— Армиями? Армии Джагутов?

— Да, весь народ собрался в полчище с единой волей. Несчетные легионы. Их знаменем была ярость, их рога кричали о несправедливости. Когда они шагали, стуча мечами о щиты, само время замедляло бег. Сотня миллионов сердец из острого железа. Тебе, Верховный Король, не дано вообразить такое. Твоя империя была лишь порывом ветра перед их бурей.

Каллору нечего было сказать. Не осталось ни ехидных комментариев, ни презрительных сомнений. Перед умом его предстала описанная драконом сцена, и слова куда-то пропали. Вот бы увидеть такое!

Дракон, казалось, уловил его потрясение. — И все же, Верховный Король… Когда ты ковал свою империю, ты поднял пыль во всем мире. Великое дерзание, главный вызов. Мы сражались. Мы отказывались отступить. Мы потерпели поражение. Пали. Столь многие из нас пали… но можно ли было мыслить иначе? Можно ли было отказаться от справедливости нашего дела, хотя оно и было обречено?

Каллор смотрел на дракона. Чай кипел в котелке. Он почти мог расслышать эхо десятков миллионов, сотен миллионов, умирающих на равнине столь обширной, что горизонты не могли вместить ее. Он видел огни, реки крови, небо, забитое пеплом. Создавая образ, он черпал из собственного стремления к разрушению, только увеличивая его в тысячи раз. Дыхание сбилось, грудь залило болью. — Кто, — выдавил он. — Что? Какой враг мог повергнуть такую силищу?

— Восплачь о Джагутах, Верховный Король, когда ты сядешь наконец на свой трон. Скорби, ибо есть цепи, опутавшие все живое, и не тебе порвать их. Рыдай по мне и моим павшим сородичам — тем, что без колебаний вступили в войну, в которой невозможно победить. Запиши навеки в глубине души своей, Каллор Эйдеранн, что Джагуты осмелились на битву, в которую не решался вступить более никто.

— Элайнт…

— Подумай об этом народе. Подумай о них, Верховный Король. О жертве, которую принесли они ради всех нас. Подумай о Джагутах, о невозможной победе, вырванной из сердца поражения. Подумай — и поймешь то, что должно случиться. Возможно, ты один будешь знать достаточно, чтобы в совершенстве почтить их память, почтить принесенную ими жертву.

Верховный Король! Единственная война Джагутов, главная их война, велась против самой Смерти.

Тут дракон отвернулся и распростер потрепанные крылья. Магия расцвела вокруг громадного существа, поднимая его в воздух.

Каллор встал, следя за Элайнтом в коричном небе. Безымянный мертвый дракон, павший во владениях Смерти, павший и в падении просто… сменивший сторону. Нет, в такой войне победы быть не может. — Проклятый глупец, — прошептал он вслед Элайнту. — Все вы проклятые глупцы. «Благослови вас всех. Готос, когда встретимся в следующий раз… Верховный Король должен будет извиниться».

По морщинистым щекам, которые, казалось, были обречены на вечную сухость, текли ручьями слезы. Теперь он будет думать долго, думать трудно, возвращаясь к чувствам, потерянным очень давно и оттого кажущимся чужеродными и опасными для гаваней его души.

Он будет удивляться, с растущим беспокойством, мертвому Элайнту, который, сбежав из королевства Смерти, решил выбрать новым хозяином Увечного Бога.

Трон, сказал как-то император Келланвед, сделан из многих частей. И, добавил он, любая может сломаться, причиняя королю вечные неудобства. Нет, не годится просто сидеть на троне, пропадая в его вечном одиночестве. Он знал это задолго до того, как Келланвед возмечтал о собственной империи. Вот только он не умеет создавать звучные высказывания.

Что ж, все не без порока.

В темном озерце десятки валунов поднимались над лишенной проблесков света, лишенной, по видимому, жизни поверхностью. Они кажутся островками, не связанными между собой; не видно ни цепи, свидетельствующей о затопленной горной гряде, ни полукруга, означающего потухшую кальдеру. Каждый торчит отдельным, дерзким вызовом.

Так ли было в начале начал? Бесчисленные ученые изощрялись, придавая смысл существованию отдельных миров, налагая на них порядок множеством истолкований. Прочерчивались линии, ставились разноцветные значки; лица слились в философские течения. Свойства, аспекты… вот Тьма, а вон там Жизнь. Свет, Земля, Огонь, Тень, Воздух, Вода. И Смерть. Эти аспекты будто бы начинались как сущности чистые, не запятнанные взаимными касаниями. Время — это некий враг, переносящий заразу от одного к другому.