Заветный Ковчег - Сергей Ильичев

– Знакомо нам это воздержание, – промолвил Сперанский.

– Предположим! – снова спокойно ответил ему граф. – Не могли б вы мне, как православный православному, как брат брату во Христе, сказать, как много времени проводите вы в храме и по скольку земных поклонов в день бьете?

Михаил Михайлович промолчал.

– Сказать нечего? Ну, да это я спросил не в осуждение. Иоанн же проводил в храмах по пять часов в день. И ежедневно клал от тысячи до полутора тысяч земных поклонов с молитвой Иисусовой. Знаменитый московский юродивый Василий Блаженный захаживал в его слободу, не стеснялся обличать его в рассеянности при молитве, а иногда и умеряя его гнев ласковым: «Не кипятись, Иванушка». Блаженный и умер на руках царя, предсказав ему, что наследует государство Российское не старший сын Ивана, а младший – Феодор. И добавлю, что при погребении святого царь сам с ближними боярами нес его гроб.

– Этак, граф, вы его и самого к лику святых причислите.

– Сие, как вы знаете, не в моей компетенции. Но я хотел бы вам напомнить, что он уже был причислен к лику святых, пусть и местночтимых. А вот и некие страницы его жизни.

– И что же нового сможете вы мне сказать, о чем бы я не знал? – чуть ли не перебивая, иронично спросил Сперанский собеседника, подливая крепкий и душистый чай в свою чашку.

– Извольте… Но сначала ответьте мне только на один вопрос: что именно могло произойти с Иоанном, который до 30 лет всеми признавался как предельно добродетельный и вдруг, в один миг, стал неузнаваемо «кровожадным»?

– Если без лести? – Сперанский улыбнулся. – Думается мне, что вам самому было бы легче ответить на вопрос, что в какой-то момент происходит с теми, кто стоит на вершине власти. Вы были приближенным государя императора Павла I, теперь первое лицо в правительстве уже Александра I.

– Уходите от ответа… А ведь будущий «грозный царь», если вы не забыли, вступил на престол, когда ему было не более трех лет от роду. Борьба за власть разделившихся на партии князей Шуйских и Бельских привела к серьезным нестроениям, когда личная выгода стала важнее и выше общенародных и государственных нужд, где каждый бывший удельный князь тянул, разрывая, государственное одеяло на себя, учиняя погромы в борьбе за власть.

– Предположим, что это так! И что же из всего этого следует?

– Знаковым явлением стал для Иоанна пожар Москвы в 1547 году и последовавший за ним всенародный мятеж… В бедствиях, обрушившихся на Русь, узрел тогда малолетний царевич мановение десницы Божьей, карающей, как он понял своим детским умом, его страну и народ за грехи власти и нестроения государственные. Более того, пожар, как вы, надеюсь, помните, по времени совпал с его венчанием на царство…

– И в чем вы видите мистическое или провиденческое начало такого рода совпадений?

– Мистическое, спрашиваете? Но вы, закончивший полный курс семинарии при Александро-Невском монастыре в Петербурге, не станете же отрицать, что церковное таинство миропомазания, совершенное над Иоанном, уже подразумевает мистическую связь помазанника Божьего со своим народом…

– Помазанника, говорите? – уточнил что-то для себя Сперанский.

– Именно так. Иоанн IV Васильевич стал первым русским государем, при венчании которого на царство над ним было совершено вторичное церковное таинство миропомазания для последующего его богоугодного управления народом и царством. И он хорошо понимал связанную с этим величину его религиозной ответственности все перед тем же народом и своей страной – как «игумен всея Руси», коим он сам себя называл.

– Согласен!

– Представьте тогда себе лишь на одно мгновение, что народ, данный вам Богом в удел, поднимается против вас в тот самый момент, когда соборность народа и его державность, казалось бы, должны были слиться воедино, воплотившись в личности первого русского православного царя и первого же помазанника Божьего на русском престоле.

– Не могу не согласиться с вами в этом. И что из всего этого последовало далее? Индульгенция на кровь невинных? – спрашивает Сперанский.

– Зачем же вы так? Далее его пылкое и любящее сердце искренне захотело открыться перед лицом своего народа, перед лицом всей Руси. И тогда юный царь повелел, чтобы из всех городов и весей прислали в Москву людей избранных, всякого чина или сословия для важного дела государственного. Они собрались. И в день воскресный, после обедни, царь вышел из Кремля с духовенством, с крестами и боярами… Народ стоял в глубоком молчании. И вдруг, после молебна, Иоанн обратился к митрополиту со словами: «Святой владыко! Знаю усердие твое ко благу и любовь к отечеству: будь же мне поборником в моих благих намерениях. Рано Бог лишил меня отца и матери; а вельможи не радели обо мне: хотели быть самовластными; моим именем похитили саны и чести, богатели неправдою, теснили народ – и никто не претил им. В жалком детстве своем я казался глухим и немым: не внимал стенанию бедных, и не было обличения в устах моих, – и далее, уже в сторону бояр: – Вы, вы ли не делали, что хотели, злые крамольники, судии неправедные! Какой ответ дадите нам ныне? Сколько слез, сколько крови от вас пролилося? Я чист от сия крови. А вы ждите суда небесного!»

Тут государь поклонился на все четыре стороны и продолжал: «Люди Божии и нам Богом дарованные!

Молю вашу веру к Нему и любовь ко мне: будьте великодушны! Нельзя исправить минувшего зла: могу только впредь спасать вас от подобных притеснений и грабительства. Забудьте, чего уже нет и не будет; оставьте ненависть, вражду; соединимся все любовию христианскою. Отныне я судия ваш и защитник…»

– И вы хотите сказать, что и после этого ни одна голова не полетела на лобном месте? – тихо спросил графа Сперанский.

– Откуда у вас, русского человека, статс-секретаря Министерства внутренних дел вообще может быть такое суждение? Иоанн тогда в порыве истинного великодушия объявил прощение всем виновным боярам, хотел, чтобы и митрополит также их простил именем Судии небесного… Ну а потом, как вы помните, был успешно закончен «крестовый» поход против казанских татар… Были освобождены тысячи христианских пленников, взята Казань, обеспечена безопасность восточных рубежей… Однако сие счастливое стечение событий прервалось в 1553 году тяжелой болезнью молодого царя.

И вот снова, уже у изголовья умирающего царя, бояре спорят между собою, деля власть. И снова страна оказалась на грани нового междоусобного кровопролития.

Художник видел, как за окном его мансарды занимается рассвет, но участники диалога, казалось, этого вовсе и не замечали, так как беседа их продолжалась, и Иванов, будучи невольным ее свидетелем, вместе с ними снова с головой погрузился в ту давнюю историю…

Он видит, как граф Аракчеев берет в руки новый книжный томик и, открыв, начинает далее цитировать: «В каком волнении была душа Иоанна, когда он на пороге смерти видел непослушание, строптивость в безмолвных дотоле подданных, в усердных любимцах…»

– Или же далее, – тут он переворачивает несколько страниц. – Вот здесь… – и снова цитирует: «Когда он, государь самовластный и венчанный славою, должен был смиренно молить тех, которые еще оставались ему верными, чтобы они сохраняли семейство его, хотя бы в изгнании…»

– И что? Вы утверждаете, что и после этого не полетели тогда головы тех любимцев?

– Поднявшийся с одра царь снова всех простил. Он не помнил им зла, посчитал месть чувством, недостойным христианина и монарха.

– Далее достоинств монарха уже можете не перечислять, – сказал, поднимаясь из-за стола, Сперанский. – Сам помню, что русское войско в 1556 году взяло Астрахань, окончательно разрушив надежды татар на восстановление их государственной и военной мощи на Востоке. Помню, что взоры уже тридцатилетнего венценосного царя обратились тогда на Запад, и он начал войну, получившую название Ливонской…

Михаил Михайлович Сперанский какое-то время молча стоял у окна.

Граф его не отвлекал.

И вот он продолжает свой начатый монолог.

– Не могу не согласиться с вами и даже с записками многих наблюдателей иноземных, что писали тогда о том, что Иоанн затмил своих предков и могуществом, и добродетелью, что в отношении к подданным он удивительно снисходителен, – тут он делает паузу, пытаясь вспомнить дословно следующее: —…Что не скучает делами и не веселится ни звериною ловлей, ни музыкою, занимаясь естественно двумя мыслями: как служить Богу и как истреблять врагов России…

– Вот видите, знаете же, читали, помните, а теперь вы и сами уже подошли к тому моменту, с чего мы и начали сей диалог, – вступает в разговор уже граф Аракчеев. – Честно говоря, трудно понять, как после подобных описаний можно было начать изображать Иоанна в виде «кровавого безумца и исчадия ада»?

– А вот тут, уважаемый Алексей Андреевич, у меня есть несколько серьезных вопросов и, возможно, даже и возражений.