Судьба животных. О лошадях, апокалипсисе и живописи как пророчестве - Морган Мейс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шоры — это устройство, которым люди выразили наше крайнее недовольство морфологической свободой у лошадей, то есть тем, что глаза у лошадей расположены по обе стороны головы, между ними широкое расстояние и они поэтому способны переключаться между взглядом вперед и вбок, когда им угодно. Взгляд лошади трудно удерживать и фиксировать именно из-за этого. Человек пришел в ярость и понял, что грызло и уздечка — этого мало. Вечно блуждающий взгляд лошадей раздражал и бесил человека, поэтому тот нашел простой, но дьявольски эффективный ответ — шоры. У тебя необычное строение головы, а отсюда и «тайная свобода», не так ли? Попробуй-ка вот это. Давай-ка, зверюга, позыркай по сторонам. Шах и мат.
И все-таки постоянно быть в шорах лошадь не может. Даже если лошадь содержат в конюшне, то есть эта лошадь полностью включена во все цивилизационные структуры, то все равно будут периоды, когда ее пристегивают, эксплуатируют, зашоривают и ограничивают меньше. Один из таких моментов показан на картине Дега с лошадью и собакой. На лошадь надета уздечка — но ничего больше. В перспективе этой картины второй глаз лошади — он такой, что мы никогда его не узнаем, не встретимся с ним, не поймем. Поэтому картина Дега — весьма напряженная, хотя и будто бы очень спокойная. Собака угрозы не представляет; собака будет вечно сидеть на месте и ждать того взгляда, что завершит полотно. Но лошадь напоминает нам, что работа — та непрестанно-вечная борьба, процесс того, как мы заставляем мир покориться своим цивилизационным структурам, — этот процесс еще тянется, он всегда принципиально незавершенный, над ним всегда нависает угроза, что он может взбрыкнуть, выйти из берегов, разболтаться и полететь в другую сторону кубарем. Цивилизация держит мир, но держит мир в жестоких объятиях, и хватка этих объятий трещит и коробится в тысяче, миллионе, несчетном количестве мест, вся эта вздымающаяся, пульсирующая, в непрестанном движении и превращении масса — даже хотя эта масса подчинена структуре, то есть цивилизации, и еще хотя эта цивилизационная структура, казалось бы, становится год от года более мощной. Она становится более мощной, но и более хрупкой.
Просто взгляните на еще одну из картин Дега с лошадьми. Называется она «Лошади на фоне пейзажа», а написал он ее году в 1860-м. Картина выполнена маслом на холсте, но почти что в стиле наброска. Кое-кто утверждает, будто эта картина не принадлежит Дега вовсе. То есть авторство картины оспаривается. По меньшей мере отчасти это обусловлено тем, что работа не вписывается в тот стиль, какой у Дега был обычно, — даже в стиль Дега в молодости, а ему в 1860-м или около того было всего двадцать пять, плюс-минус.
На картине мы видим двух лошадей в антураже более суровом и диком, чем тот, в котором Дега рисовал лошадей куда чаще. Зрелый Дега почти всегда рисовал лошадей в антураже скачек или игры в поло, или запряженными в кареты и коляски, или на ухоженном поле или лугу — как на упомянутой выше картине — или прямо в контексте фермы. Однако на картине «Лошади на фоне пейзажа» Дега (если эту картину и вправду нарисовал Дега) изобразил двух лошадей в окружении более диком и удаленном от цивилизации, чем было для него типично.
Итак, на картине — две лошади. Одна из них, серая, левым боком примяла травы с кустами и отдыхает — хотя ей, кажется, не очень удобно. Вторая лошадь, гнедая и с белыми отметинами на морде и на копытах, стоит на ногах и поворачивает голову к нам, хотя всем телом и отвернулась. В том, как она поворачивает назад голову, чувствуется борьба — лошадь будто из-за чего-то напряжена. И вот тогда-то мы замечаем, что лошадь привязана к земле какой-то веревкой. И еще что серая лошадь оседлана и что на крайнем переднем плане картины покоится на траве размытая человеческая фигура.
Картина на первый взгляд пасторальная, исполненная мира и покоя. Но если взглянуть еще раз, то этот покой оказывается потревожен напряжением между дикостью лошадей и их одомашненностью. Это напряжение подчеркивается антуражем. Мы не где-то, где полноценная цивилизация. Она здесь частичная. Травы растут непослушно. Прямо перед двумя лошадьми — какое-то сооружение. Это стена какого-то здания, а в этой стене — проем. На месте проема когда-то стояла дверь или было окно. Но сейчас ничего подобного нет. Там развалины. Перед нами — человеческая постройка, которая пришла в запустение и которую теперь забирает обратно природа — забирает глушь.
Можно сказать, что гнедая лошадь поворачивает к нам голову, реагируя на слабеющую хватку цивилизации — а об этом свидетельствуют и развалины, которые перед лошадью, и непослушно разросшиеся кругом нее травы. Лошадь, хотя и сдержанно, реагирует на окружающую глушь. Слегка подергивает свои путы, будто прощупывая почву. Удастся ли ей сбросить ремни и уздечку, если чуть дернуть и потянуть? Это место — опасное. Здесь пролегает опасная граница между цивилизацией и ее инобытием.
Дега хорошо понимал, что цивилизация — тонкая грань. Понимал, что цивилизация существует лишь потому, что существует глушь, и наоборот. Он понимал, что граница между тем и другим — серая и размытая. Понимал, что цивилизация в неком глубинном смысле невыносима. И еще понимал, что цивилизация необходима. Именно поэтому в своем творчестве он — зачастую чрезвычайно тонко — выражал отношение невыносимого с необходимым, а еще выражал ту идею, что необходимое, если дойти до его сокровенных глубин, может переживаться как что-то невыносимое.
Возьмите его знаменитые холсты с балеринами. На этих картинах, совсем как на тех с лошадьми, мы видим существ укрощаемых и самих себя укрощающих. Цивилизация, как ее понимал глубоко заглянувший в ее внутренние конфликты Дега, — это невероятный труд. Те же судорожные изгибы балерин у Дега — это изгибы существ, которые силой загоняют себя в клетку цивилизации. Для Дега цивилизация — нечто физическое, ее можно видеть повсюду вокруг нас физически. Необычные углы зрения и странные ракурсы на картинах Дега с балеринами — это усилие, с которым он вглядывается и подлинно видит, как цивилизация создается физически, прямо у нас на глазах, непрестанно.
