Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна

Жуля любила прятать носки детей, а потом по команде «ищи» приносить «потерянный» носок и получать за это что-нибудь вкусненькое. При этом она смотрела на ребят большими смущенными, извиняющимися глазами и протягивала лапу, выпрашивая награду за «хороший поступок». Она ластилась к моим друзьям с заведомым обожанием, и они без страха обнимали ее. Жуля была непредсказуемо добрая и даже жалостливая. Чтобы в полной мере оценить достоинства моей собачки, надо пожить с нею. Только завидит меня, сразу бежит и давай облапливать! А если я сердилась на нее, она сама уходила в угол как напроказивший школяр.

Как-то в предновогодний вечер раздался крик:

— Директор идет! Проверка.

Лера опрометью помчалась в комнату и крикнула Жульке: «Место!» «Что будет!» — пронеслось у меня в голове. Жуля уловила мой тревожный взгляд, вцепилась зубами в подстилку, на которой спали щенята, и потащила под другую кровать. Тут вошла директриса и сразу направилась к нашим с Лерой койкам, расположенным в углу. Она заглянула сначала под мою кровать, потом под Лерину. Никого. Молча вышла. У меня от волнения еще долго во рту был сушняк. В то время, как я, таким образом, переживала, Жулька ни малейшим звуком не выдала себя.

И все же щенят пришлось раздать в семьи наших домашних одноклассников. До слез было жалко расставаться со своими «маленькими друзьями», но нас успокаивало то, что они у хороших людей. Директриса не любила собак, но к умной и преданной Жульке относилась снисходительно и долго терпела ее присутствие. И, тем не менее, она не хотела нарушения санитарных норм и попросила воспитателей найти Жульке новых добрых хозяев. И вот приехали два прилично одетых молодых человека. Один, правда, был малосимпатичный. Чем-то он мне не показался. Воспитатели рассказали гостям, какая у нас замечательная собака, и они пообещали хорошо обращаться с ней. Когда Лера пошла за Жулей, та будто почувствовала расставание: уперлась лапами и никак не хотела выходить из сарая. Я взяла на руки собачку, крепко прижала к сердцу и, преисполненная нежной мучительной жалости, тискала, тискала ее. Никогда в своей жизни я так горько не рыдала, как тогда. Раньше моя Жулька умела улыбаться. Теперь она плакала. Плакала, потому что ее жестоко предавали. Она, наверное, никогда не верила, что такое может произойти с ней, верной и любящей. С тоскливым отчаянием я передала из рук в руки самое дорогое, что у меня было в жизни. С неподражаемой разумностью и обидой светились глаза моей любимой Жулечки. У молодых людей я попросила адрес, где будет жить моя собачка. Мне дали.

Каждый день я приходила в сарай и вспоминала время, когда нам вдвоем было хорошо. По ночам все время грезилось, что вернулась моя любимица. По привычке я заглядывала под кровать, где раньше пряталась собачка. Ходила по парку и представляла, что гуляю с моей любимицей. Жуля, Жулечка! Где ты? Любят тебя или обижают? Я очень боялась, что Жуля затоскует, захиреет и умрет. Мое чувство жалости к ней дошло до крайней остроты.

Однажды Лера предложила мне навестить Жулю. Я будто сразу ожила. Денег на билет у нас не было. Мы ходили по школе и по копеечке выпрашивали у домашних. А когда собрали необходимую сумму, то убежали из детдома в город. Чем ближе мы подъезжали, тем сильнее стучало сердце. В мучительном волнении я сжимала руку своей подруги, с безразличием встречала городской пейзаж, проносившийся за окном автобуса. Я мысленно представляла, как иду по тропинке к чисто выбеленному домику, вокруг осенние цветы. Навстречу мне выходит аккуратная, с добрыми глазами старушка, а за ней моя Жулька. Она подпрыгивает и визжит от радости...

Два часа поисков не дали результата. Я начала «дергаться». Тревога закралась в душу: «Обманули? Нет такой улицы?»

Пошел дождь со снегом. Холодный ветер пронизывал до костей. Кругом серый городишко с замызганными домами, нестерпимое зловоние мусорных свалок рядом с жилищами. Место донельзя дрянное. Мне жутко. Я прижимаюсь к Лере. Она крепко держит меня за руку. Вдруг она указывает на маленький, наполовину развалившийся домишко. Я шепчу: «Забираем Жулю?» Подружка одобрительно кивает. Стучу. Дверь открывает ветхая старушка на костылях. Сбивчиво объясняю причину визита. Скукоженная печальная бабулька отрицательно качает головой. У меня дрожат руки и ноги. Не может быть! С каким унижением выпрашивали деньги, мечтали, плакали от счастья, верили... От холода, голода и неудачи, ноги мои подкосились. Лера четко и внятно повторяет мой рассказ. Настырно умаляет. Но нет... бабуля не видела нашей собаки. Да и зачем ей собака, когда она сама еле стоит на ногах? Опросили соседей. Тоже не знают о Жуле. Мысли поникли от еще никогда не испытываемой обиды.

Рухнули надежды, мечты... Все впустую! Я им сполна доверяла. Была простодушно убеждена.... Здоровенные обалдуи, гады... Чтоб им физиономии перекосило от лживых улыбок... Доконали!

Беспомощность — жуткая вещь.

Вернулись в детдом, где за самоволку нас ожидало суровое наказание. «Жуля, за предательство надо платить. Жулечка, я вытерплю что угодно, лишь бы ты была рядом со мной», — шептала я. Нам крепко доставалось, но мы с Лерой все равно убегали на поиски любимой собачки... Теперь я понимаю, что не следует мечтать о радостях, которые никогда не сбудутся. Воображаешь красивое хорошее, а получаешь грязь и наказания. Этот урок не сразу, но научил нас кое-чему.

Уже прошло два года, а душевная рана кровоточит. Кажется: это случилось только вчера. Теперь я постоянно ощущаю нестерпимую жалость к беспомощным, несчастным. В любой дворняжке до сих пор вижу своего верного друга и всех их называю Жульками, — после некоторой паузы добавила Лена и уткнулась лицом в траву.

Я не трогала ее. Мне было не по себе. Такой искренней болезненной любви к животному я еще не встречала.

НА РЕКЕ

Жара. Сильный горячий ветер. Вихри пыли на дороге. Детдомовские дети парами идут по направлению к реке. Я присоединяюсь к ним. Воспитатели не возражают. Уже привыкли ко мне. Купаемся в лягушатнике, чтобы не сердить дежурных. Катя, с которой я познакомилась прошлым летом, плавает легко. Руки у нее сильные. Вылезли на берег погреться. На загорелых плечах Кати — бисерная влага.

— Кто тебя научил плавать? — спрашиваю я.

Катя помрачнела, поморщилась, даже как-то сжалась и, до хруста сомкнув пальцы рук, рассказала:

— Мне было шесть лет. Девочка из старшей группы сбросила меня с мостика в воду и стала топить. Кое-как я вынырнула, а она опять меня топит. От страха дыхание занялось. Воды нахлебалась. Уже не помню, как на берег выбралась.

— Зачем топила? — удивилась я.

— Известно зачем! Злая была. Как есть бандитка! Ей приспичило гадость кому-нибудь сделать. А я под руку попала. Старший брат за меня отомстил. Крепко ей досталось. Потом я сама научилась плавать, чтобы не бояться этой злючки.

— Здорово тебя постригли! Тебе очень идет! — сказала я, взъерошивая копну Катиных мокрых волос и рассматривая длинные слипшиеся ресницы.

— И ты заметила? — смутилась она.

— Хорошо тебе с короткой прической! А меня заставляют косы носить. Ленты развязываются, теряются, и мне же достается, — пожаловалась я.

— Мне не нравится стрижка. Все мальчиком считают, — обиженно надулась Катя и смешно выпятила нижнюю губу.

— А мне приятно, когда говорят, что я как пацан. Значит, я сильнее, шустрее любой девчонки. Это же здорово!

— Я хочу быть красивой девочкой, — упрямо возразила Катя.

— Ты и так красивая.

— Со шрамами на лице?

— Их совсем не видно.

— Видно.

Катя тихо заговорила:

— Мне пять лет было. Играли мы с подружкой зеркальцем на плоской крыше нашего сарая. А самолет летал и разбрасывал большие шары. Они разбивались, из них вытекала красная жидкость. Я испугалась самолета и упала с крыши на цементный пол двора. Собака меня тащила. Она меня очень любила, но у нее не хватало сил. Потом она позвала соседскую собаку, и они притащили меня к крыльцу. У меня все лицо в крови и сотрясение мозга. Соседи вызвали милицию и «скорую».