Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна

Я направилась к знакомым тополям. Лена нахохлившимся воробышком уже сидела на дереве.

— Привет! — окликнула я подругу.

— Наше вам с кисточкой, — просипела Лена.

— Чего не купаешься? Простыла?

В ответ получила сердитое сопение. Мне захотелось развеселить подругу, и я затарахтела:

— День сегодня удивительный, ну точь-в-точь, как тот, когда нас в пионеры принимали. Только сегодня теплее. Ой, сколько с нами классная вожатая возилась! Петь, танцевать учила. А еще поставила спектакль, в котором я должны была играть роль мамы. Слова я выучила, но на репетициях все время смеялась, когда говорила строгие взрослые слова. Представляешь, весь седьмой класс над нами тогда шефствовал!

Лена слушала меня рассеянно. Я заметила это и замолчала. И тут Лена заговорила тихо и скорбно:

— Не обижайся. Про свою Нину вспомнила. Привезли нас сюда семилетними. Мы все в брюках и рубашках. Воспитатели страшно перепугались, что у них теперь еще две группы мальчишек. Но после бани все прояснилось. Ржачка стояла на весь детдом! На следующий день старшеклассники стали отбирать себе малышей в подшефные. Я досталась девятикласснице Лавреньковой Нине. Когда увидела ее, от страха забилась в угол. Дело в том, что она была полностью лысой: ни единой волосинки на коже, ни бровей, ни ресниц. Нина заставляла лучшее из обеда и полдника выносить ей, а потом с аппетитом съедала все, облизывая пухлые пальчики, насмехаясь над тем, с какой жадностью я гляжу на исчезающие один за другим «смачные» кусочки.

А когда мы подросли, то стали частыми «ночными гостями» на треклятом сахарном заводе. После ужина уже через час есть хочется, а заснуть голодным трудно. Так вот, после отбоя воспитатели расходились по домам, а «шефы» заставляли нас выпрашивать или воровать продукты. Шутили: «Еду надо зарабатывать в поте лица своего». И выгоняли на мороз. Представь себе: ночь, скрип форточек. Мы берем пакетики, сумочки и спускаемся по простыням со второго этажа. Тьма хоть глаза выколи! Только тополя величественно дыбятся у стен детдома да звездный полог неба свысока глядит сурово и туманно. Сердце охватывает сокрушительная тоска. Понимаешь, что ничего не можешь изменить. Мучительно ощущение полной беспомощности! Не получается свыкнуться с ней. Черные минуты жизни!

Завод у черта на куличках. Гонимые страхом, идем в жуткую неизвестность. В голове всякая страшная дребедень, но угрозы старшего, командира, дисциплинируют. Общий страх сплачивает. Нам мерещатся за каждым углом дикие звери. Лес ведь рядом. Даже хруст снега под ногами пугает. Чтобы унять внутреннюю дрожь, рассказываем друг другу веселые истории. Уже видна заветная труба, по которой надо идти, «семеня» ногами. Любое неточное движение — и можно угодить в искусственную речку. Днем это поток горячей грязной бурливой воды, текущий из-под завода, а ночью — черный, страшный, таинственный бурлящий поток в заколдованном ущелье, из которого клубами вырываются зловонные, ядовитые пары. И высота трубы над водой приличная!

Мы тогда не осознавали, что рискуем жизнью. Если бы сейчас меня попросили пройти там же, поверь: ни за что не согласилась бы. И моя безрассудная головокружительная отвага не помогла бы.

Подошли к трубе. Тут чуть светлее. Сквозь огромные черные, закопченные заводские окна нижнего этажа просачивается слабый серый, мертвенный свет. Жутко от пугливой тишины и от величественного безмолвия ночи. Кое-кто из малышей повизгивает и жалобно завывает от страха, делает трагические жесты и просит погодить. Видно с непривычки. Наверное, впервой на задании. «Отвяжись, холера! Не вопить! Не раскисать!.. Чтоб тебя подняло да шлепнуло! Хватит языком трепать. Что столбом стоите? Вперед, шантрапа!» — мрачно, но тихо приказывает командир, сохраняя на протяжении всей «операции» злое, решительное выражение лица. Его требования не лишены здравого смысла. Соблюдать предосторожность необходимо. Где-то есть охрана. Все поспешно вскидываются. Пошли. Старший остается «на берегу».

Вдруг со стороны завода раздается одинокий печальный дрожащий однообразный звук. Он заставляет нас остановиться. Сжимаются и каменеют маленькие испуганные сердца. Мы чувствуем себя зверьками, загнанными в ловушку. Во рту пересыхает. В душе соседствуют и злобное отчаяние, и тупое равнодушие. Как гребни и впадины у волн страха. Оглушительная пауза безумно утомляет. Опять жуткая щемящая тишина.

Свирепая шипящая, хрипловатая ругань старшего гонит нас дальше. Прошли трубу. Немного оклемавшись, облегченно вздыхаем, открываем задубелую потайную дверь и неустрашимо вваливаемся в цех по выработке сахара. Знакомый приятный запах свеклы щекочет ноздри. Работницы ночной смены знают, что мы из детдома. Они берут пакетики и ловкими движениями насыпают совками сахар. Каждому по два-три килограмма, а кому и пять.

Уходим тем же путем. С грузом идти по трубе труднее. Справляемся. Удаляемся на почтительное расстояние от завода. Успокаиваемся. Страх и отчаяние сменяются вялым усталым спокойствием. Потом настроение улучшается. Все закончилось без происшествий. Все живы-здоровы. Нас не заграбастали. Удачно слиняли.

Старшие ребята тем временем кипятят чай и ждут маленьких «путешественников» с добычей. Свист «соловья» — и они поднимают нас на второй этаж. После жуткого мороза не разгибаются пальцы. Мы греем руки о горячие стаканы и с удовольствием едим хлеб с сахаром. Вкуснятина! В наши окоченевшие тела с теплом чая вливается веселая жизнь. Как бы издалека слышатся задорные голоса: кто-то кого-то лукаво поддразнивает, кто-то болтает вздор, получает подзатыльники или ловко уклоняется... Дрема расслабляет, мысли путаются и превращаются в райские сноведения или в кошмары. Это уж у кого как...

Представляешь, километра четыре за ночь наматывали! Летом, конечно, «путешествовать» было полегче. Для домашних эта злосчастная история из нашей жизни все равно, что сказание из времен царя Гороха или просто чужая, далекая жуткая сказка. Им в голову не придет, что такое творится совсем рядом, на соседней улице. Наверное, думают: «Враки все это, бред сивой кобылы». На-кась выкуси! Умереть мне на месте — не вру ни единым словечком! Такое разве выдумаешь? Наша учительница как-то верно заметила, что жизненные факты страшнее художественного вымысла. Оптимистические благие намерения при нашей жизни всегда оказываются совершенно беспочвенными. Все они остаются несбыточными мечтами...

Лена тяжело задумалась.

Ее исповедь была безжалостной, горькой и пронзительной. Понадобилось довольно много времени, чтобы я пришла в себя после ошеломляющих слов. Во мне боролись разные чувства. Наконец, жалость победила, и я забормотала неуверенно:

— Мне тоже всегда перед сном очень хочется есть. И какой дурак придумал в семь часов ужинать? Это взрослые плохо спят, когда на ночь много поедят. Я всегда два раза ужинаю. Отец даже шутит: «Не в коня корм. У тебя коэффициент проку мал». Еда во мне быстро перегорает. Сытой я засыпаю быстрее и сплю как убитая.

— А еще мы часто бегали на хлебозавод за белым хрустящим хлебом. Сначала давали, а потом стали отказывать. Упрашивали. А они хоть бы хны. Ухмылочку нацепят и помалкивают. Обидно, хоть тресни! Видать, прознало начальство о наших визитах. Так мы умудрялись лазить в окошко и красть свежеиспеченные булочки. Вот как нас в пионеры готовили, — хмуро и желчно усмехнулась Лена.

— Думаешь, ты не воровала бы? — внезапно спросила она, видя мое смятение.

— Не знаю, — растерянно и уклончиво произнесла я, ошарашенная рассказом. — Если бы не пошла, побили бы?

— Да, — твердо ответила Лена.

— Я умею терпеть боль, — уверенно сказала я.

— А тут все вместе: боль, оскорбления, издевательства. Еще и голод подгоняет. Такое трудно каждый день выдержать, — с надрывом вздохнула Лена, и темные дуги под ее глазами еще больше почернели.

— А если бы всем вместе пойти к директору? — неуверенно спросила я.