Анна среди индейцев - Пегги Херринг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава вторая
Спустя шесть дней после битвы мы просыпаемся под нестихающий ливень. Мы заперты в доме с такими же узниками, темнотой и скукой; время в замкнутом пространстве замедляется. Лучше всего справляются с заключением дети. Они скачут повсюду, словно отталкиваясь от стен, резвятся, будто научились своим играм у барашков. С какой радостью разделила бы их забавы Жучка, как носилась бы за ними, тявкала, чтобы привлечь их внимание, а потом убегала от них, когда они начинали бы за ней гоняться. Я жду, что царь с мужчинами, погруженные в разговор в углу, или женщины, следящие за огнем в очагах и готовящие еду, перекладывая горячие камни, их отчитают, но никто не говорит им сурового слова и не кладет на них указующую длань.
В России нет такой снисходительности. Мы любим детей, но считаем, что их можно испортить, если не учить, как правильно себя вести. Мои родители старались быть справедливыми, но строгими, потому что понимали: хорошая дисциплина определит мое будущее, и стремились, как и всякие родители в России, вырастить ответственного взрослого. Я не знаю, как относиться к поведению детей колюжей. Отчасти я очарована чистотой их радости и скучаю по своим детским годам, когда чувствовала такую же свободу. Но другая часть меня полна недоверия, и я задаюсь вопросом, не повредит ли им отсутствие дисциплины?
Хотя дети предаются играм, дождь не может служить оправданием для безделья взрослых. Несколько женщин снова сидят на корточках у своих станков и упорно ткут в тусклом свете. Разговоры и смех окутывают их, как прозрачная шаль. Станки украшены камнями и ракушками, может быть, даже зубами — не знаю чьими, — которые усеивают вертикальные опоры, как самоцветы. Некоторые работают на станках, сделанных из трех палок, связанных у одного конца, с широко расставленными ногами, как у треног в башенной обсерватории отца. Понаблюдав за их работой какое-то время, я прихожу к выводу, что изделия в виде цилиндров, которые они ткут, станут юбками.
Другие женщины шьют, их белые иголки маленькими рыбками прыгают вверх-вниз и вспыхивают, когда на них падает свет от костра. У одной женщины пухлые щеки и круглый живот. Она ждет ребенка. Женщина высоко поднимает иголку, затем опускает, нанизывает на нее бусину и снова поднимает. Бусины скользят по нитке. Мгновение спустя она повторяет те же действия. Она почти не следит за работой, настолько поглощена словами женщины с серебряным гребнем в волосах. Строгое лицо той теперь расслабленно. За разговором она плетет корзину. Ее руки порхают, и она тоже не следит за работой. Внезапно все женщины разражаются заливистым смехом, и та, что с бусинами, роняет иголку на колени.
Я вспоминаю тот день на бриге, когда штиль держался так долго, что я взялась расшивать салфетки, чтобы скоротать время. Как легко я позволила себе потерять терпение и бросить работу. После шести дней бездельного ожидания я бы с радостью отказалась от ужина, если бы взамен могла сегодня же вернуть себе салфетку с иголкой, а если бы это были мои телескоп и журнал, я готова была бы не ужинать целую неделю.
Женщина с бусинами утирает с глаз слезы, находит иголку и снова принимается за работу. Что она шьет? Слишком темно, мне не видно. Я поднимаюсь на колени и наклоняюсь в сторону.
— Корольки, — восклицаю я. — Мария, у них корольки!
Синие русские бусины лежат на коврике, где трудятся женщины. Там их целые кучи — больше, чем привезли на «Святом Николае». Некоторые размером с ноготок младенца, другие — большие и продолговатые, почти черные. Их грани блестят.
Мария открывает глаза, и я показываю:
— Смотри! Корольки!
— Корольки, — повторяет женщина с бусинами. Что-то говорит другим, и они смеются. Женщина с серебряным гребнем в волосах поворачивается и выжидательно смотрит на меня. Ее пальцы ритмично работают. Глядя на меня со слабой улыбкой на губах, она не обращает внимания на работу.
И снова мне приходится их разочаровать. Я больше ничего не могу сказать. Я так же беспомощна и неспособна выразить свои мысли, как грудной младенец. Я густо краснею, но все же думаю: теперь нас связывают два слова, хотя ни одно из них не в силах нам помочь.
Дождь продолжается всю ночь до следующего утра. Котельников похрапывает во сне, Яков отряхивает шапку, беседуя с Марией о каком-то алеуте, с которым они оба давно не виделись. Яков полагает, что тот ушел из Российско-Американской компании и отправился домой, а Мария слышала, что он умер на Гавайях. Около полудня я больше не в силах выносить скуку. Пользуясь тем, что буря ненадолго стихла, я выхожу из дома. Как обычно, иду по нужде, но на этот раз хочу отойти подальше и вернуться не сразу — сделать крюк вниз по реке, если позволит мой конвоир, и остановиться посмотреть, как она впадает в море.
С деревьев капает. Листья на кустах обильно покрыты бусинами влаги. В воздухе висит туманная пелена, земля вся в лужах. Я не иду по тропе — она слишком размыта — и вместо этого пробираюсь между поваленных стволов, трухлявых и покрытых мхом, и болотистых впадин.
Несмотря на дождь, Мурзик где-то в лесах. Вместо него меня сопровождает ребенок. Маленький, с тонкими, как птичьи лапки, запястьями, на которых выступают косточки. Кажется, будто его может сдуть порывом ветра. Сколько ему лет? Лицо у него гладкое, как у младенца, и он явно нервничает — держится слишком близко от меня, и стоит мне перепрыгнуть через лужу, как он бросается ко мне с поднятыми руками, словно боится, что я улечу.
В вышине, там, где кружевные кроны деревьев ласкают облака, появляется кусочек голубого неба. Это цвет самой надежды. Я знаю, что моя Полярная звезда где то там, не видимая в солнечном свете, но, когда наступит ночь, она снова явит себя. На мгновение я задумываюсь, не попытаться ли мне сбежать. Я наедине с мальчиком. Мне всего лишь нужно бежать быстрее него. А если не смогу? Тогда мне придется ударить его камнем, чтобы он лишился чувств. Я оглядываюсь: есть ли рядом камни? Если он потеряет сознание, я наверняка смогу далеко уйти, прежде
