Анна среди индейцев - Пегги Херринг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Бедняжка, — говорит Мария. — Он без сознания?
— Он не выживет, — говорит Яков. — Как тут выжить? Столько крови…
— Т-с-с-с! Ума лишился?
— Они меня не понимают.
— Не накликай черта.
— Сам черт не осмелится сюда сунуться.
— Ну давай тогда. Кличь. Может, ты будешь следующим.
Это заставляет Якова замолчать. Под взглядом Марии он наклоняется и осматривает рану. Качает головой.
— Ах ты, старый дурак, — Мария наклоняется и пропадает из виду.
— Мария! — ахает Яков. — Мария, нет!
Бровастый ревет так, что кажется, будто сейчас рухнут стены. Колюж рядом со мной кричит и рвет на себе волосы.
Мария повернулась к толпе. Ее рука воздета, окровавлена до кисти, как у повитухи. В пальцах зажата сплющенная пуля.
— Мария! — кричит Котельников. Впервые в его голосе нет резкости и нетерпения. Он поражен.
Дом охватывает тишина. Бровастый, должно быть, лишился чувств от боли, и никто не знает, что сказать при виде Марии с ее поднятой окровавленной рукой, держащей пулю, словно это младенец, которому она помогла родится, или, может быть, амулет, появившийся на свет усилиями чародейки.
— Принесите воды, — твердо говорит Мария. — Желательно теплой. Нужно здесь прибраться.
С этого мгновения настроение меняется, словно, очутившись на перепутье, мы вслепую выбрали дорогу и каким-то чудом она оказалась правильной. Бровастый жив, и если он доживет до утра, то, возможно, и мы тоже. Если благодаря Марии его жизнь спасена, то, возможно, ей стоит вменить в заслуги и спасение наших.
Когда наступает ночь, в огонь подкидывают хвороста и большинство колюжей разбредается по спальным местам. Лишь несколько остаются подле бровастого. Один из них певец. Даже после того, как большинство легли спать, он то и дело разражается пением и порой потрясает посохом, украшенным перьями и черными косточками или ракушками, которые болтаются на веревках и гремят.
Возле входа — усиленная охрана, хотя сомневаюсь, что русские вернутся так скоро после сегодняшнего сражения. Им не позволит и яростный дождь, снова начавший барабанить по крыше.
Лежа на коврике рядом с Марией, я мысленно перебираю сегодняшние события и взвешиваю возможные последствия. Стараюсь мыслить рационально, но трудно отбиваться от ужасных образов, которые возникают у меня в голове один за другим. Тогда я пытаюсь думать о том, что люблю. О муже. О родителях. О Жучке, дорогой маленькой Жучке с ее хвостом-кисточкой и простой радостью. О своем телескопе в ясную ночь, холоде латуни, обжигающем пальцы. Удобстве пуховой перины и теплого одеяла. О книге. Я скучаю по книгам. По танцам в зале, полном людей, где потолок идет кругом и, кажется, вот-вот поднимется в небеса.
Я не единственная, кто не может заснуть. Отовсюду доносятся шорохи. Шепот. Вздохи. Плачут малыши, успокаивающе бормочут родители, пытающиеся их утихомирить. Если кто и заснет сегодня, то беспокойным сном.
Я наполовину сплю, когда чувствую, как наше кедровое покрывало шевелится. Поначалу мне кажется, что это всего лишь Мария ворочается во сне, но, открыв глаза, я вижу колюжа. Он стоит на коленях возле Марии и мягко трясет ее за плечо. Она поворачивает голову, смотрит и цепенеет.
— Балия, — шепчет он.
Она не шевелится, я тоже. Что ему надобно?
— Балия, — снова шепчет он. — Тлаксвал ак[17].
Балия. Так он произносит ее имя. В доме тишина, и это означает, что большинство колюжей спят. Никто не слушает. Никто не поможет нам понять, что он хочет.
— Тлаксвал ак! Чиалик айолило лобаа[18], — говорит он. Убедившись, что она проснулась, он поднимается и машет рукой, словно хочет, чтобы она тоже встала.
Мы с ней садимся. По ту сторону очага, на другой половине дома, две женщины и несколько мужчин кричат и жестикулируют, увидев нас.
— Балия! — зовут они.
Им нужна Мария. Дозорные у двери нервно переминаются, переводя взгляд то на бровастого, то на наш угол.
— Ты нужна колюжам, — говорю я. — Они зовут тебя.
Человек у нашей постели продолжает что-то настойчиво объяснять. Человек с украшенным перьями и косточками посохом, все еще дежурящий подле раненого, трясет своим посохом, словно ей это может быть понятнее слов.
Взгляд Марии перебегает между колюжами, но она остается рядом со мной, ее пальцы сомкнуты на краю покрывала, отказываясь отпускать его.
— Лучше сходи узнай, чего они хотят, — говорю я, — а то разозлятся.
Мария скованно поднимается и неуклюже идет в другой конец дома. Дойдя до лавки, она нагибается. Мне больше ее не видно. Огонь в доме вот-вот потухнет, поэтому почти нет света.
Наконец она возвращается в наш угол.
Я поднимаю ее кедровое покрывало, чтобы ей легче было проскользнуть внутрь.
— Что случилось?
— Ничего. Думаю, они просто хотели, чтобы я на него взглянула.
— Он умер?
Она качает головой.
— Сейчас он спит. Но у него ужасная рана.
— Он истекает кровью?
— Нет. Кровь остановилась, но она черная. Они наложили на рану лекарство, — она на минуту замолкает и продолжает: — И ему нужно наложить шину.
— Он выживет?
Ответом мне служит тишина. Я легонько касаюсь серебряного креста.
— Они знают, как тебя зовут.
Мария фыркает.
— Они назвали тебя по имени. Балия, сказали они. Теперь они знают, как тебя зовут.
— Спите.
Наутро, едва я просыпаюсь и сажусь, как колюжи зовут:
— Балия! Хаквотли ак![19]
Они хотят, чтобы она снова подошла.
Она тотчас переворачивается и садится на коврике. Наверное, она не спала.
— В этот раз вы пойдете со мной, — говорит она.
— Они зовут тебя.
— Вы должны пойти, — настаивает она. — Идите и посмотрите. Вы должны мне помочь.
— Я ничего не могу сделать.
Мне страшно видеть ужасную рану вблизи, но мне жаль и Марию. Глаза дозорных у двери следуют за нами, когда мы пересекаем дом.
На лбу и верхней губе бровастого выступили бусинки пота. Его красные глаза затянуты пеленой и не движутся при нашем приближении. Брови кажутся безжизненными. Рана прикрыта шкуркой. Женщина закатывает ее. Мария права. Внутрь раны напихано что-то черное. Окружающая плоть побелела и отекла, с края сочится жидкость. Мария кладет руку на лоб раненого, проводит по лицу и несколько мгновений бережно держит на щеке.
— У него жар.
— Ты уже вытащила пулю. Ему не становится лучше?
Мария пожимает плечами.
— Ему нужно лекарство.
Я показываю на заполняющую дырку черную массу.
— У него есть лекарство. Их лекарство. Оно не действует?
— Не знаю. Я даже не знаю, что это за лекарство.
Крестьяне прибегают к сельской медицине. Луку. Старому хлебу. Снадобьям из диких растений
