От Бунина до Бродского. Русская литературная нобелиана - Гаянэ Левоновна Степанян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бродский и система
Как и многие современники, Бродский отказался от открытого противостояния системе. О его аполитичности[235] Лев Лосев пишет: «Бродский любил говорить, что у поэзии и политики общего только начальные буквы “п” и “о”. Он действительно был аполитичным поэтом по сравнению с Евгением Евтушенко и другими мастерами эзоповского намека или такими поэтами предыдущего поколения, как Борис Слуцкий и Наум Коржавин. Аполитичность его проявлялась не в том, что он избегал острых политических сюжетов, а в том, что он отказывался рассматривать их иначе, нежели sub specie aeternitatis. Проявления добра и зла в общественной жизни — для него только частные случаи манихейского конфликта, заложенного в природу человека»[236].
Но это не помогло. Дело в том, что признаком лояльности власть считала не слова и поступки, а трепет и готовность этот трепет выражать. Бродский же вовсе не походил на человека, который чего-то боится. Сам поэт в 1988 году, уже после Нобелевской премии, сформулировал причины конфликта так: «Дело в том, что в Советском Союзе человек родится с очень ограниченными возможностями выбора позиции. Либо он раб этой системы, либо ее враг — а я считал, что это достаточно ограниченный выбор, поскольку с таким же успехом можно делать что-то другое, то есть игнорировать эту систему. Но когда игнорируешь эту систему, она решительно начинает считать тебя врагом. И так с тобой обходится. Все дело, как я считал, в том, чтобы не быть ни просоветским, ни антисоветским — но асоветским. И думаю, что именно это приводило их в бешенство»[237]. Другая причина, которую он указал в интервью «Поэт боготворит только язык», — это стилистические различия человеческого и системного языков: «Это просто другая тональность, другое использование языка. В обществе, где все принадлежит государству, пытаться говорить своим голосом и т. д. чревато последствиями. Это не так уж интересно. Это просто идиотская ситуация, и вы оказываетесь в положении жертвы, своего рода мученика. И даже вроде бы этого стыдитесь. Это неловкое положение»[238].
А в интервью 1982 года Бродский так объяснил безнравственность системы: «Когда я говорю о свободе, то не имею в виду известные всем свободу собраний, организаций, печати и так далее, я имею в виду экзистенциальную свободу. Величайшее преступление коммунизма в том, что он разрушает экзистенциальную свободу граждан. Людей умышленно ограничивают, обирают, притесняют. Посмотрите вокруг: там меньше смеются, чем здесь, люди там менее счастливы, чем здесь. Там тебя ничего не ждет, никаких перспектив, жизнь без будущего. Самое страшное, что делает коммунизм с человеком, — оболванивание, и это на всю жизнь. Поэтому несправедливость во имя коммунизма задевает меня больше, чем несправедливость на Западе. Коммунизм означает безысходность, это источник зла, он излучает зло. На Западе же всегда есть надежда на улучшение»[239].
Травля Бродского началась с фельетона «Окололитературный трутень» в газете «Вечерний Ленинград» от 29 ноября 1963 года: «Он подражал поэтам, исповедующим пессимизм и неверие в человека, его стихи представляют смесь декадентского модернизма и самой обыкновенной тарабарщины. Жалко выглядели убогие подражательские попытки Бродского… Не хватало знания культуры. Да и какие могут быть знания у недоучки, не окончившего даже среднюю школу?» И завершается опус угрозой: «Пусть окололитературные бездельники вроде Иосифа Бродского получат самый резкий отпор. Пусть неповадно им будет мутить воду!»[240].
К судебной ответственности с предварительным взятием под стражу Бродского привлекли на основании принятого 4 мая 1961 года указа Президиума Верховного Совета РСФСР «Об усилении борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно-полезного труда и ведущими антиобщественный паразитический образ жизни».
В 1963 году Бродского арестовали. 2 февраля ему предъявили обвинение в тунеядстве, так как официально он нигде не был трудоустроен. Бродскому инкриминировали смену многих мест работы, обвиняли в том, что он мнит себя поэтом, но не является им, потому что не окончил Литинститут и не состоит в Союзе писателей. У поэта изъяли дневник, стихи и подвергли принудительной психиатрической экспертизе. Пребывание в клинике стало, со слов Бродского, самым тяжким испытанием: «Мне делали жуткие уколы транквилизаторов. Глубокой ночью будили, погружали в ледяную ванну, заворачивали в мокрую простыню и помещали рядом с батареей. От жара батарей простыня высыхала и врезалась в тело»[241].
Последовал суд, беспрецедентный по своему содержанию: ведь поэта судили за то, что он поэт. Другой поэт, Павел Антокольский, в дневнике прокомментировал происходившее: «Самое ужасное в том, что в этих заседаниях нарсуда — как в зеркале — вся эпоха так называемой действительности: беззащитность правды, совести, ума и дарования перед лицом лжи, низости, идиотизма…»[242].
Суд отверг некоторые справки Бродского о гонорарах за переводы, и сумма подтверждаемых документами заработков оказалась мизерной. Судья подытожила, что прокормиться на такие деньги невозможно, и, следовательно, Бродский — тунеядец. Бродский ответил: «Я две недели сидел в милиции, и мне давали расписываться в том, что я съедал провизии в день на сорок копеек. Из этого следует, что взрослый человек может существовать на сумму гораздо меньшую, чем составляют мои гонорары»[243].
В своем последнем слове Бродский сказал провидческие слова: «Я не только не тунеядец, а поэт, который прославит свою родину»[244]. Процесс не показался ему ни удивительным, ни пугающим: «Меня нисколько не удивило, что это случилось, и меня интересовало только одно: какой приговор я получу. Это выглядело ужасно, потому что присутствовала масса людей. Это было похоже на Нюрнбергский процесс, каким он мне представлялся, с точки зрения количества милиции в зале. Он был буквально забит милицией и людьми из госбезопасности»[245].
Поразительно, что виновники того процесса и приговора не просто не признали хотя бы ошибочность своих тогдашних суждений, но даже поставили себе в заслугу это судилище. Так, много лет спустя в интервью Н. Я. Якимчуку судья Е. А. Савельева, уже будучи пенсионеркой, сказала: «Считаю, что этот суд пошел ему на пользу, благотворно сказался на его поэтическом развитии, и сейчас он даже получил Нобелевскую премию — что ж, честь ему и хвала!»[246].
Бродский же сделал вывод о том, что бесстрашие — лучший способ противостоять системе: «Государство хочет вас… но вы не позволяете себе чувства страха, просто думаете о чем-то другом. И делаете вид, что этого не происходит. Вы просто сидите там и по мере возможности игнорируете
