Карлики - Максим Дегтерев

Шлаффер меня не особенно интересовал, но поспешный отъезд Джонса меня встревожил. Нет никаких гарантий, что он действительно уехал и действительно в отпуск. Нет даже гарантий, что он жив... Я позвонил в Отдел и попросил Яну выяснить, когда и в каком направлении отбыли и Джонс, и Шлаффер. Если они улетали через космопорт, чтобы затем воспользоваться Терминалом Фаона, и если они путешествовали под собственными именами, то начальное направление их маршрутов выяснить несложно. Через сорок минут Яна перезвонила и сказала, что у Шлаффера на двадцать пятое августа был заказан транзит до Оркуса и он его использовал. Следы Джонса ведут к ТК-Хармас (т. е. к терминалу планеты Хармас) и там теряются. Джонс покинул Фаон двумя днями позже Шлаффера.

Итак, Джонс исчез, а Симонян посылает Шлаффера на Оркус. Точнее, наоборот, сначала уезжает Шлаффер, затем Джонс. Но из этого еще ничего не следует. Я вернулся к материалам по делу Джона Брауна. Виттенгер клялся, что это было стопроцентное самоубийство. Способ тот же, что и у Эммы Перк разряд цефалошокера. Ясно виден красноватый след чуть ниже правого уха. Шокер был зажат в руке; кисть удалось разжать с большим трудом. Браун разрядил шокер, стоя на мосту через одну из неглубоких речек, что впадают в наше озеро. Вероятно, он думал, что течение вынесет его тело в озеро, и там его уже никто не найдет. Так бы оно и произошло, если бы не случайный свидетель. Он увидел, как Браун перелез через перила моста и секунду спустя бросился в воду. С того места, откуда свидетель видел Брауна, рассмотреть шокер было невозможно, к тому же - дело происходило поздно вечером. Свидетель тут же сообщил о случившемся в Службу Общественной Безопасности. Те прибыли на место трагедии спустя пятнадцать минут, и еще через полчаса тело удалось извлечь из воды. Затем тело отвезли в патологоанатомическую лабораторию, откуда той же ночью оно и исчезло. Экспертам не удалось взять пробы для анализа ДНК, а теперь такой анализ мне бы очень пригодился. На шокере следов никаких не нашли, поскольку Браун был в перчатках, что вполне нормально в это время года. Место жительства, которое он указал при приеме на работу в Институт антропоморфологии, оказалось вымышленным, а предъявленные документы - фальшивыми. Самого Брауна удалось опознать только со слов одного из его коллег - тот случайно увидел снимок Брауна в новостях. Полиция опросила всех, кто знал Брауна по работе, но так ничего и не добилась - Браун был замкнут, дружбы ни с кем не водил, о себе не рассказывал. Работу он выполнял самую что ни на есть черную - на институтском очистном коллекторе, и Брауном никто особенно не интересовался. Виттенгер допросил всех, кто работал рядом с Брауном. Техник по фамилии Типе назвал его слабоумным, точнее "недоумком". Остальные не высказывались так прямо, но из их слов следовало, что они тоже считали Джека Брауна умственно не совсем нормальным.

Вызвавший полицию свидетель никаких подозрений не вызывал, и, не исчезни тело, дело обязательно бы закрыли. С этого момента в деле царил полный мрак. Тела умерших на Фаоне сроду не похищали. Как потом шутили патологоанатомы, замок лаборатории мог бы открыть даже покойник. Но тело Брауна похитил не покойник - кто-то очень не хотел, чтобы полиция провела вскрытие. А она бы обязательно это сделала, как и полный анализ ДНК. Таким образом, цель похитителя абсолютно ясна. Он не мог допустить, чтобы эксперты выяснили, что Браун - не человек. Следовательно, либо смерть Брауна самое настоящее самоубийство, либо похититель не является одновременно и убийцей - иначе он бы выбрал для убийства более подходящее место. С другой стороны, зачем убивать Брауна, если не из-за того, что он гомоид. И заставить тело исчезнуть для убийцы не менее важно, чем совершить само убийство. Вывод: смерть Джона Брауна - определенно суицид, что Виттенгер и утверждал с самого начала. Причины, заставившие Брауна свести счеты с жизнью, ясны не более чем все остальное в деле Института антропоморфологии.

Я так увлекся изучением дела Джона Брауна, что об остальной почте вспомнил лишь к обеду. А зря, потому что пришло одно прелюбопытное письмецо от некоего доктора Абметова:

Уважаемый господин Ильинский!

Мне приятно осознавать, что и на далеком Фаоне проявляют интерес к истории развития науки о человеческом разуме К сожалению, на Земле совсем не знакомы с Вашим журналом "Сектор Фаониссимо", но я надеюсь, что это досадное недоразумение вскоре будет исправлено

В ответ на Ваш запрос, мы высылаем Вам ряд работ которые, без сомнения, вас заинтересуют Более того, я с удовольствием встречусь с Вами лично, если только Вы найдете возможным посетить Оркус в период с 4 по 12 сентября по Синхронизированному Времени

Буду рад засвидетельствовать Вам свое почтение, директор Архива истории науки доктор Абметов

К письму прилагались несколько научных статей, часть из которых я уже видел, а Стас - тот даже читал. Ну вот, еще один доктор, подумал я (до сих пор мне вполне хватало докторов из Института). Тому, что мой запрос касательно Ле-февра попал в Архив истории науки, я не удивился - в недрах Канала и не такое происходит. Но в сочетании с опубликованным в "Секторе Фаониссимо" письмом озабоченного читателя, послание Абметова выглядело несколько подозрительно. Придуманный мною Джон Смитжипет на Оркусе. Доктор Абметов едет на Оркус - и Шлаффер отправляется туда же. Сегодня уже третье сентября по синхронизированному времени и решать, ехать на Оркус или нет, нужно срочно. Но не переговорив с Шефом, ехать я не мог.

Когда я дома, я мало придаю значения своему самочувствию. Другое дело, когда вылезаешь за пределы своей берлоги. Пусть всего лишь для того, чтобы доехать до Отдела. Почти две недели я просидел в четырех стенах, и расслабленное состояние стало входить в привычку. Так было до того момента, пока я не открыл дверь флаера и не нагнулся, чтобы влезть вовнутрь. Я почувствовал, как чей-то взгляд словно вонзился мне между лопаток. Обернулся - никого, только выстроившиеся точно по разметке разноцветные флаеры. Я насчитал восемь. На первый взгляд - пустые. Я с трудом подавил в себе желание пройтись вдоль них и заглянуть в кабины - не надо давать волю нервам. Дальше, за стоянкой, была только серо-голубая пустота - сразу за флаерами крыша термитника обрывалась, а прозрачное, двухметровое ограждение не мешало мне лишний раз убедиться, что в это время года любоваться на Фаоне нечем.

Я не спеша сел в кресло, захлопнул дверь и только после этого снова огляделся вокруг. Все тихо. Конечно, в переносном смысле - на противоположном конце крыши термитника то и дело садились и взлетали флаеры - ничего подозрительного, все как всегда. Но чувство, что опасность где-то рядом, не проходило, наоборот - оно только усиливалось. За три года работы на Отдел мне не раз приходилось быть не только преследователем, но и преследуемым. И нервотрепки тут никак не избежать. Но меня беспокоило другое: на этот раз напряжение рождалось не в голове, оно не давило на сердце, как это бывает при сильном волнении. Оно возникло где-то в животе, ближе к солнечному сплетению, и предательской тошнотою ползло все выше и выше.