Она - моё табу - Настя Мирная

— Потом, мам. — сбрасываю вызов и смотрю в глаза Гафрионова потерянно и даже отупело.

Новости настолько расшибли меня, что я забываю о субординации, босых ногах и даже о том, как говорить.

— Пиздец, парень. — сочувственно толкает лейтенант. — Обуйся и в мой кабинет. Есть разговор.

Разговор? Пусть хоть на казнь меня ведёт. Если родители не верят мне, говорят, что разочарованы, пусть я и признался, что расстаться было решением Завьяловой. Только о том, что предложение ей сделал, умолчал. Я тоже только что разочаровался в людях. Я больше не верю, что самые близкие никогда не предадут и всегда будут на твоей стороне. Но сильнее всего контузит мысль, что у меня есть ребёнок, которого я не хочу даже знать.

Глава 21

Почему мне ничего не даётся так же просто, как другим?

— Наконец-то! — практически ору в трубку, как только проходит соединение. Останавливаюсь, перестав мерить шагами периметр забора. Я тут уже час шатаюсь и вишу на телефоне, стараясь дозвониться до Андрея или Пашки, но входить не рискую, чтобы в коем-то веке не создавать проблем. — Где Андрей? Я второй день не могу до него дозвониться. Скажи, что он не морозится от меня, потому что я опять где-то накосячила.

Друг тяжело вздыхает и вполголоса выбивает:

— Крис, я сам ни хера не знаю. Вчера утром ему кто-то позвонил, потом Андрюху увёл Гафрионов, и больше я его не видел. У взводника спрашивал, но он сказал, что это не моё дело, но париться не стоит.

— Кто позвонил, Паш? — выталкиваю потеряно, неотрывно глядя, как из части выходят военные.

— Кажется, мама. Но я не уверен. Подробностей не знаю.

Подмяв губы, прикрываю глаза и вынуждаю себя успокоиться, а не требовать от Пашки ответов, которых у него нет. Убираю телефон от уха и глубоко вдыхаю. Медленно выдыхаю сквозь уголок губ. Делаю так несколько раз и возвращаю хрупкое спокойствие. Только побитое сердечко продолжается колотиться в сдавленной тисками груди.

— У тебя есть номера его родных? — выпаливаю не слишком уверенно.

На данный момент не понимаю, что буду с этим делать. Мне просто необходимо узнать, что произошло. А вдруг с его близкими что-то случилось, и Андрюшу отпустили домой? Мне просто надо знать, что с ним всё в порядке, а между нами всё хорошо.

— Крис, только не говори, что ты собралась допытываться у Дюхиных предков. А что, если у них какое-то горе, а тут ты?

— Паш, если случилось что-то подобное, то я имею право знать. — почти шепчу от накатывающей паники.

— Утихомирь свой эгоизм, Царёва. Только тебя им не хватало с расспросами.

— Я не собираюсь расспрашивать. Я хочу поддержать своего парня. Пожа-а-алуйста, Пашка. — тяну с мольбой.

— Ладно. Только поклянись, что никакой херни не наговоришь.

— Клянусь на мизинчиках. — выбиваю воодушевлённо.

Эта фишка у нас с Макеевым сохранилась с того возраста, когда я только научилась разговаривать, и выросла вместе с нами. Клятву на мизинчиках нельзя нарушать ни за что на свете. Если кто-то это сделает, то нашей многолетней дружбе сразу настанет конец.

Я не привыкла долго мяться и готовиться к сложным решениям. Поэтому, как только приходит сообщение с номером телефона и подписью «Виктор. Папа», сразу нажимаю кнопку вызова.

Меня потряхивает на каждом длинном гудке. Мне до ужаса страшно услышать голос мужчины, воспитавшего парня, в которого я влюблена. Даже не знаю, что буду ему говорить.

— Да, слушаю. — раздаётся ровный тон, а у меня вдруг спирает дыхание и пропадает возможность говорить.

Прочищаю горло и примешиваю в интонации доброжелательную улыбку.

— Здравствуйте. Вы папа Андрея Дикого?

На том конце на долю секунды повисает звенящая тишина, но разбивается о металлический ответ.

— Да, я. А вы кто?

Кто я? Хороший вопрос. Я умею лгать на отлично, но не хочу делать этого сейчас.

— Кристина. Девушка Андрея.

— Только не говори, что ты тоже беременна.

Меня ошарашивает. Столбенею на полушаге, забывая о необходимости дышать. Тоже? Тоже беременна? Кто ещё? С трудом проглатываю немного воздуха только из необходимости говорить. Царапаю ногтями бедро, переживая тяжелейший момент. Не думала, что может быть так больно.

— Нет, я не беременна. — отсекаю чётко и спокойно.

— Хорошо. Тогда послушай меня, пожалуйста. Оставь Андрея. Не рушь чужую семью.

— Семью? — шепчу потерянно. — У него есть девушка?

— Не девушка. Он женится, как только вернётся. И официально признает ребёнка.

Я не прощаюсь. Отвожу мобильный от уха, сбрасываю вызов и роняю телефон на асфальт. Не знаю, возможно ли идентифицировать эмоции, накрывающие меня в данный момент. Есть ли у них названия? Чувствовал ли хоть один человек нечто подобное?

Мне кажется, что я разваливаюсь. Медленно, кусочек за кусочком опадает плоть, трескается и сползает кожа, рассыпаются, словно хрупкий хрусталь, кости, крошится сама человеческая суть, являющаяся душой. До этого момента я не знала, что она у меня есть. Как и того, что душа может болеть. Но сейчас она загибается в агонии. Почему-то я думала, что изнасилование человеком, в которого ты влюблена — самое страшное, что может случиться в моей жизни. Мамочки, как же сильно я ошибалась. Сейчас в миллионы раз хуже. Не физическое предательство, а сердечное.

У Андрея есть невеста и ребёнок, о которых он ничего не сказал. Тогда зачем ему я? Для чего он говорил, что у него ко мне серьёзно, если в родном городе его ждёт семья? Хотел поразвлечься? Но на физической близости он не настаивал, ведь знает, что я пока не готова к этому. А если так он решил отомстить мне за ядовитые слова? Влюбить в себя, разнести вдребезги сердце, бросить и уехать туда, где его ждут?

Слёзы жгут веки и глазные яблоки. Всего одна капля обжигает щёку. Зло стираю её предплечьем. Прикрываю глаза и глубоко вдыхаю. Натягиваю на лицо улыбку. Выжигаю внутри себя все чувства. Я умею справляться с болью. С любой. И я с ней справлюсь. Меня столько раз ранили, что запёкшаяся кровь давно стала защитным слоем. Иногда под него что-то пробирается, но больше нет. Никогда! Хватит! Лучше я всю жизнь проведу одна, чем позволю ещё хоть одному живому человеку затронуть моё сердце.

Первый раз в жизни у меня не возникает желания мстить. Я просто не хочу видеть или слышать Дикого. Не могу… Сейчас ещё рана слишком свежа, чтобы можно было посыпать её солью и не умереть от болевого шока. Надо время. Возможно, вся жизнь.

По пути домой заостряю