Анна среди индейцев - Пегги Херринг

Когда от кучи почти ничего не остается — только короб, корзина и толстый моток веревки, — снова начинаются пляски. К танцорам присоединяются певцы с барабанщиками. Вниманием помощников Маки завладевает музыка.

С минуту Маки наблюдает за представлением, потом, не отводя взгляда от танцоров, говорит:

— У меня есть кое-что и для вас.

Из деревянного короба под ногами он достает пару мягких сапог.

Они сшиты из коричневой шкуры с помощью жил. Простые, некрашеные, без каблуков и серебряных пряжек, они кажутся мне прекраснейшей обувью на всем белом свете.

— Спасибо. Не ожидала, что кто-то заметил.

— Мы говорим: юкш-йаксалик.

— У-шу-яу… — я запинаюсь, качаю головой. — Не могу.

— Юкш-йаксалик. Попробуйте еще.

— Юкш-йаксалик, — я улыбаюсь извиняющейся улыбкой.

— Надеюсь, теперь вам будет удобнее ходить.

Сапоги легко натягиваются. Моим ногам так тепло и сухо, как не было с тех пор, как мы покинули бриг.

Этой ночью в доме царит тишина. Я ложусь, ожидая, что мой сон будет крепким. Однако вместо этого сплю неспокойно, терзаемая яркими сновидениями, в которых петербуржский бал переходит в кораблекрушение, а оно сменяется безумным танцем кружащих бестелесных масок.

Спустя два дня пошел снег. Огромные перистые хлопья приводят детей в восторг и тают, едва коснувшись земли. Несколько минут бушует настоящая метель, которую резко сменяет холодный ливень. Скоро наступит Рождество. Но когда? Я давно потеряла счет времени. Свои именины, как и именины мужа, я пропустила. Если как-нибудь не отмечу Рождество, то и его пропущу. Поэтому я назначаю случайный день, чтобы устроить собственный рождественский ужин.

В этот день я выкапываю картофелину и срываю последний кочан капусты. Он меньше, чем мой первый. Я готовлю их, как обычно, с трудом орудуя ножом из раковины, сомневаясь, что держу его правильно, и боясь, что сейчас порежусь. Когда еда готова, я осеняю себя крестом и вспоминаю стук ножей и вилок, звон бокалов и ароматы, перед которыми невозможно устоять, знаменующие начало рождественского ужина в доме моих родителей.

Я склоняю голову. Кажется неправильным есть в одиночестве и хочется поделиться с Маки и его семьей, с Инессой, но еды так мало, что мне стыдно. Мой ужин — ничто, по сравнению с их пирами. Я говорю себе, что им все равно не понравилась бы моя еда, но этот довод — лишь полупрозрачная завеса, и я притворяюсь, будто не вижу, что за ней.

Я скучаю по мужу. По всем.

Лососи дождем падают на пол из неплотно переплетенной корзины размером с бочку и скользят друг по другу, расползаясь во все стороны. Женщины в тревоге вскрикивают и зовут детей, чтобы те сложили рыбу в более аккуратную кучу.

На этой неделе я работаю с женщинами возле небольшой речушки глубоко в лесу. Она с бурным плеском течет по камням и поворачивает недалеко от того места, где мы трудимся. Здесь две хижины: в одной мы коптим рыбу, в другой — спим. У лесной опушки стоит ряд деревянных чанов, толстых и круглых, как комоды. Над ними нависает сооружение из толстых прямых сучьев, переплетенных друг с другом. Это наш лагерь.

В первый день мы с Инессой, естественно, натаскали хвороста. После того как мы принесли достаточно, мне дали другое задание. Инесса жестами дала мне понять, что я должна взять одну рыбу. Она показала, как нужно скрести ее папоротником, чтобы с помощью жестких листьев удалить слизь и чешуйки.

Затем она дала мне нож из раковины. Он был гораздо больше тех, которыми я резала до этого. Моей ладони не хватило бы, чтобы его накрыть. Я задумалась: не такой ли нож оставил шрам на руке Инессы?

Инесса отрезала рыбью голову чуть пониже жабер, распорола живот, сунула туда согнутый палец и вытащила блестящие внутренности.

Потом разделала рыбу. Мне едва было что-то видно за ее локтями и согнутой спиной. Через мгновение она развернула две бескостные половины, соединенные хвостом. Подняла показать мне. Ее рыба стала похожа на дамский ридикюль.

Инесса обрезала жир с плавниками, затем бросила отходы в один из больших чанов. После чего подозвала ребенка. Тот взял у нее разделанную тушку, залез на сушилку и забросил рыбу на самую верхнюю перекладину.

В конце Инесса сказала:

— Лакса ал, валсу клак чабул квизи ксу?[41]

От первой моей рыбы остались одни лохмотья. Края неровные, хвост, который должен соединять половины, почти отрезан, со всех сторон свисают ленточки кожи и плоти. Вторая получилась лучше, а в третьей нашлись мешочки с блестящей икрой. Инесса показала мне, как их вытащить, чтобы не порвать. После чего бросила икру в отдельный чан.

За несколько дней сушилка покрывается рыбой, и та начинает сохнуть. Когда женщины решают, что рыба достаточно высохла, ее перевешивают на балки в хижине. В горящие внутри костры подбрасывают зеленые ветки, которые мы с Инессой собрали специально для этой цели. Эти ветки порождают едкий, медленно поднимающийся дым. Мы присматриваем за рыбой, поворачивая ее, отодвигая от дыма или, наоборот, придвигая поближе, чтобы вся она была готова одновременно.

Когда приходит мой черед работать в коптильне, от едкого воздуха слезятся глаза. Но аромат лосося приятен, как давнее воспоминание.

Наш труд тяжел, но не остается без награды: часть свежей рыбы отложили в сторону для наших трапез. Эту рыбу режут по-другому — раскрывают ее, как крылья бабочки, после чего нанизывают на кедровые щепки и жарят на огне. Мясо пропитывается кедровым вкусом.

Первой такой трапезе предшествовала церемония. Когда рыба была готова, ее разложили на коврике, устланном свежими кедровыми ветвями, и посыпали пухом. Женщины спели песню. После еды мы собрали все косточки и другие остатки, торжественно отнесли их к реке и бросили в воду, совсем как подношение, которые рыбаки делают для водяного.

Я пытаюсь вспомнить, сколько дней прошло с тех пор, как мы стали работать здесь, сколько дней с тех пор, как я попала в деревню Маки, и сколько — с тех пор, как наш бриг сел на мель. Но у меня не получается. Кажется, с кораблекрушения прошло почти два месяца, но время здесь течет быстро, как вода в речушке, возле которой мы работаем. Эта мысль о двух месяцах напоминает мне, что у меня давно не было месячных. Последний раз — еще на борту. Я молюсь, чтобы они не начинались, покуда нас не спасут.

Каждый день я вижу Маки. Он разговаривает с другими мужчинами или смеется с детьми. Иногда я вижу его на берегу рядом с каноэ, а иной раз он выходит из