Она - моё табу - Настя Мирная

удаётся остаться наедине, хотя на этой неделе она два раза приезжала к отцу. Мы просто смотрели друг на друга украдкой, как школьники, но и этого было достаточно, чтобы воспламениться. Не хотеть её невозможно. Уверен, что даже оставшись одни, смог бы сдержаться и не трогать её, но не знаю, как долго смогу протянуть на установках не торопить события. Она ведь тоже хочет. Горит похотью, но боится боли. Я же боюсь ей её причинить в любом виде: душевную, физическую, моральную.

Вот только мне придётся контролировать не просто каждое своё движение, но и мысли, ибо выходные неумолимо приближаются, а Гафрионов опять идёт мне навстречу, отпуская в увольнение. Макей тоже дров в костёр подбрасывает в виде ключей от своей хаты и слов: только не в моей кровати.

Друг, мать его.

Периодически мне кажется, что он прямым текстом говорит, чтобы я потрахался и перебесился, но этого не будет. Когда Фурия говорила, что никто не знает об изнасиловании, именно это она и имела ввиду. Ни Паха, ни её отец не в курсе произошедшего. Мне она тоже ничего не говорит. Приходится по ниточке распутывать этот клубок, но Крис слишком скрытная. Максимум, чего удалось добиться, что она не пошла ни в полицию, ни в больницу. Сама со всем справилась, пусть её насильно лишили девственности. Как бы она не избегала этого разговора, из того, что удалось из неё вырвать, сделал вывод, что ублюдок, надругавшийся над ней, знаком не только с ней, но и с её отцом.

Когда обработал эту информацию, начал осторожно расспрашивать Макеева об их общих знакомых, кто выделялся особым отношением к Кристине, возможно, кто-то слишком плотоядно смотрел. Товарищ всегда ржёт и издевается, что у меня от ревности крыша едет, а мне приходится с этим согласиться, чтобы не подставить Царёву и не навредить ей.

Я мало думаю о том, с какой целью ищу её насильника. Наверное, просто хочу посмотреть в глаза человеку, способному так поступить с невинной девушкой. Что я рассчитываю там увидеть? Дьявольские огни? Кромешную темноту? Бесконечную пустоту? Черноту его души? Не знаю. Правда, не знаю. Но как только вспоминаю отчаянный вопль Кристины о том, что её изнасиловали, во мне разрастаются куда более тёмные желания и опасные мысли. Мне уже не хочется тупо смотреть на него. Я желаю избить его до потери сознания, чтобы на его теле не осталось живого места, поставить на колени и заставить молить у неё прощения, а после отправить туда, где ему и место — за решётку. А ещё лучше… Такие, как он, не заслуживают жизни даже в стенах тюрьмы. Кажется, когда говорил Гафрионову, что готов ради неё на всё, ещё не понимал, что подразумеваю даже убийство.

Я люблю Кристину Царёву…

Эти слова я каждый день повторяю мысленно, до сих пор привыкая к своей новой реальности. Но вот она здесь. Стоит в паре десятков метров, о чём-то трещит с отцом, улыбается. Звонкий, переливистый смех подхватывает ветер и швыряет в меня, словно прогретый солнцем дождь. Марширую чисто по инерции, не отводя взгляда от хрупкой девичьей фигурки на фоне почти двухметрового крупного генерала кажущейся совсем крохотной, вызывающей острое желание защитить её, спрятать, укрыть от реалий жестокого мира.

Я люблю Кристину Царёву…

Фурия оборачивается. Точнее, слегка сменяет направление головы, но этого достаточно, чтобы поймать немного скованный взгляд тигриных глаз. Каждый раз, когда вот так идём на контакт, она словно смущена этим. Как шляться в блядских нарядах, привлекая к себе всё внимание, так королева, а от такого лёгкого воздействия щёки розовеют, и Крис уводит глаза в сторону. Я едва не смеюсь, но улыбку спрятать не выходит. Её замечает не только Макеев, но и вышагивающие рядом Иридиев и Гребенский. Даня ещё и мой взгляд, направленный на Царёву, перехватывает. Мог бы попытаться скрыть, что беспрестанно смотрю на неё, или постараться оправдаться, но вместо этого просто игнорирую немые вопросы, продолжая пожирать взглядом своё помешательство в приглушённом жёлтом сарафане с разноцветными цветами. Без каблуков Кристинка мне и до плеча не дотягивает. Но насколько же меня прёт эта разница в росте.

— Напр-раво! Левое плечо вперёд! — раздаётся громкая команда, и я вместе с остальными сменяю направление движения, теряя из поля зрения Фурию.

Послеобеденное время для нас всех становится небольшой передышкой. Плац постепенно пустеет. Каждый может заняться своими делами. В список моих сегодня входит постричься и не свихнуться от желания найти Царёву, затащить её в какой-нибудь тёмный угол и впиться ртом в опиумные губы. Так, по сути, происходит каждый раз, когда она появляется на территории, но чем больше времени проходит с момента встречи, тем нестерпимее становится желание это сделать. Сослуживцы, с которыми водили дружеские отношения, теперь относятся ко мне с подозрением, а иногда и с презрением. Удивляться тут нечему. Они считают, что я регулярно пялюсь на девушку лучшего друга, а для любого нормального мужика — это табу. Чужие половинки всегда под запретом. Но проблема в том, что Кристина, блядь, моя, и я не могу не таращиться на неё. Всерьёз задумываюсь над тем, чтобы перестать разыгрывать этот спектакль. Если и не говорить им, что мы с Царёвой вместе, то хотя бы пусть Паха скажет, что ничего между ними нет. Меня нехило уже так подклинивает вся эта ситуация, над которой я не способен удержать контроль.

Пока Васильев жужжит машинкой для стрижки, интуитивно на себе давление чужого взгляда ощущаю. Меня это пиздец как бесит. Когда сослуживец заканчивает со стрижкой, цепляюсь глазами в морду Геры. Высокий, худощавый, с вытянутым лицом и несуразной походкой. Возможно, именно поэтому многие считают его не совсем умным, а он умело поддерживает этот образ. Я же с некоторых пор сомневаюсь в отсутствии у него логического мышления. Именно Гребень первый спалил, как меня таскает по Царёвой. А ведь это было до той безумной ночи, с которой всё изменилось.

Сунув руки в карманы штанов, сгребаю кулаки, но выдерживаю расслабленную позу, когда прохожу мимо боевого товарища.

— Дикий. — бросает Гребенский.

Притормаживаю, но не останавливаюсь полностью и высекаю резко:

— Чё?

— Уже все заметили ваши с Царёвой переглядки. Как ты можешь называть себя другом Макея и при этом пялиться на его тёлку? — режет, не пряча злости и раздражения.

Я только усмехаюсь и, оставив нападку без ответа, всё так же лениво выхожу в коридор.

Как минимум, никого не должно ебать, что у нас происходит. Но вот заявление, что все уже в