Ужас по средам - Тереза Дрисколл

Мэтью заканчивает разговор и обращается к Элис:

– Набери номер дома престарелых и дай мне трубку. Я поговорю с сотрудниками.

– Он что, там? Он что-то с ней сделал?!

– Элис, набери, пожалуйста, номер. Скорее! Это срочно.

Элис снова берется за телефон и еще минуту роется в контактах. Наконец находит нужный, нажимает на вызов и передает трубку детективу.

– Полное имя твоей матери?

– Хэрриет Уоллес.

– Хорошо… Здравствуйте, говорит частный детектив, сотрудничающий с полицией. У нас чрезвычайная ситуация: есть основания подозревать, что некто замышляет причинить вред проживающей у вас Хэрриет Уоллес. Комната номер четырнадцать. Проверьте ее состояние, прямо сейчас. Я подожду, пока вы сходите. Пожалуйста, это очень срочно. Полицейские вам тоже позвонят. Они к вам уже едут. Скоро вы услышите сирену.

Дежурная не хочет выполнять просьбу – задает вопросы, подозревая, что это какой-то розыгрыш. Мэтью требует позвать к телефону начальницу. Его звонок переадресовывают, он снова излагает свою просьбу… Наконец на том конце что-то начинает происходить.

– Хорошо. Я жду на линии. Вы должны мне сказать, все ли в порядке с Хэрриет Уоллес. Рядом со мной ее дочь.

Но для Элис это уже чересчур. Она сползла вдоль стены на пол и, обессиленно усевшись, звонит сестре по стационарному телефону, чтобы рассказать об этом происшествии. Слезы ручьем текут по щекам. Она просит Лиэнн не отключаться и вместе с ней побыть на линии. Потом начинает что-то бормотать в трубку. Винит себя, говорит, что Лиэнн была права, надо было перевести мать в другое место, как только преследователь прислал пионы. Ведь намек был ясен: пион – мамин любимый цветок.

– Я должна была это предвидеть. Это я во всем виновата, – всхлипывает Элис, глядя на Мэтью.

И тут он слышит голос старшей медсестры в трубке:

– Миссис Уоллес спит. С ней все в порядке. В комнате никого нет. Состояние стабильное. Я попросила кое-кого из сотрудников присмотреть за ней. Но, может быть, вы все же объясните, что все это значит? Сюда уже едет полиция, я слышу сирену. Да и машину вижу, она подъезжает к дому. Что стряслось?

Глава 39

ЭЛИС

Я слежу за тем, как маму загружают в карету частной «Скорой помощи». Ее лицо скрыто кислородной маской, я вижу одни глаза.

В них волнение, но я четко читаю ее взгляд. Мама приподняла брови и напряженно смотрит. Медсестры сказали, что ей сегодня особенно плохо, боли в груди и в боку. Она встревожена, но пытается скрыть от меня эмоции. Делает вид, что все в порядке, чтобы я не беспокоилась. Все будет хорошо.

Это меня убивает. Лучше бы я сидела сейчас на допросе в полиции. Или ссорилась с Лиэнн из-за маминого переезда. Эта ситуация еще хуже, чем события вчерашней среды, утро которой я провела с Мэтью Хиллом, а вечер – с Томом, изучая логистику и пытаясь решить, куда перевезти маму, чтобы и место было надежное, и никто не узнал.

А мама, хотя и сбита с толку, и устала, и дышит так же тяжело, как все последние полгода, но все же не подозревает о том, что происходит на самом деле. Она ничего не знает о видеокамере, спрятанной в горшке с цветком, который принесли в ее палату, – якобы подарок от меня. Понятия не имеет о видео, размещенном в Сети. О преследователе. Она знает лишь то, что рассказала ей я: план ухода за ней меняется и требует перевода в более специализированную клинику, поближе к Лиэнн, которая не работает и сможет навещать ее чаще меня. И мама, как всегда самоотверженная, ставит на первое место наши интересы и поэтому делает вид, что все в порядке. Чтобы никто не волновался и не суетился вокруг нее.

Я поднимаюсь на ступеньку «Скорой помощи», беру маму за руку, убираю прядку волос, прилипшую ко лбу. И снова вижу улыбку в светло-серых глазах. То же лицо и то же спокойное выражение, которое сопровождало меня все мое детство и дальше, всю жизнь.

Мама. У меня всегда была только мама. Отец умер внезапно, от сердечного приступа, когда я была совсем крошечной, так что я его не помню. Но в школе, когда одноклассники делали открытки своим папам ко Дню отца, я очень расстраивалась, а дома мама утешала меня, глядя точно такими же добрыми глазами, как сейчас.

И когда я сдавала свой первый экзамен по классу фортепиано, рядом тоже была она. Мне было девять лет, и, помню, в тот момент я просто окаменела от ужаса. Вообще-то музыка давалась мне хорошо, учительница даже предсказывала мне какую-то награду. Но накануне экзамена напряжение зашкалило и нервы сдали. Когда меня вызвали на сцену, я застыла и не могла сдвинуться с места. Обернувшись к маме, попросила отвезти меня домой. Ноги будто налились свинцом.

«Я не могу. У меня не получится».

А мама была спокойна. Она не сердилась на меня, не выказывала раздражения. Она лишь прижала ладонь к моей щеке.

«Кончено, получится, милая. У тебя все получится, я знаю. Не спеши, там подождут. Да и к тому же неважно, как все пройдет… главное, что пройдет. Сделай что сможешь, и кто знает, как оно все обернется. Сдашь ты или не сдашь – меня устроит любой результат». И мама наклонилась ко мне с точно таким же выражением, как сейчас: брови слегка приподняты, серые глаза, полные любви, слегка расширены, в них играет улыбка.

Да, особая улыбка, которая всегда означала одно: «Все хорошо, Элис. Все будет в порядке».

Я отворачиваюсь, чтобы смахнуть слезу. Не знаю, как я буду жить, когда силы этой любви больше не станет в моей жизни.

– Мама, послушай, я не могу ехать с тобой в «Скорой». Это связано со страховкой. – Ложь. Но это вызвано соображениями безопасности. Дело в том, что я боюсь, не следят ли за мной, и хочу поездить кругами, чтобы сбить преступников со следа. Я целую маму в лоб.

– Ты ведь не против поехать с медсестрами?

Мама кивает и делает знак глазами.

– Вот и хорошо. Отдохни пока. А Лиэнн тебя встретит и поможет устроиться. Новое место – чудесное. Жаль, конечно, что приходится переезжать, но ничего не поделаешь, там более подходящее обслуживание. А я навещу тебя совсем скоро. И мы дочитаем «Грозовой перевал». Договорились?

И снова мама кивает и подносит руку к маске, но я ее останавливаю:

– Не надо, мам. Ничего не говори. Я тоже тебя