Тайна сибирских орденов - Александр Антонович Петрушин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По свидетельству Филиппова, «делегаты с мест не приехали из-за распутицы, потому представительство от власти распределили между членами ревкома. Председателем уездного совета выбрали Котовщикова, его заместителем — Кузнецова, остальные ревкомовцы стали членами президиума».
Волости затаились, а Обдорск не признал полномочий ни ревкома, ни совета. Для приведения непокорного Обдорска к «революционному порядку» туда с вооруженным отрядом отправился Сенькин. Они созвали в Обдорске собрание, на котором заявили, что «большая часть отряда задержалась на станке Шурышкары за отсутствием подвод и прибудет позже, после чего пообещали за невыполнение распоряжений уездного совета арестовать весь состав земства и отправить в березовскую тюрьму к заключенным в ней бывшим руководителям уезда».
Филиппов считал, что «члены Обдорского земства хорошо знали характер Сенькина еще со времен его здешней ссылки. Тогда Сенькин открыто при народе стрелял в полицейского станового пристава Тарасова и его урядников. Потому они без всякого сопротивления сдали свои полномочия. А сам Сенькин со своими ребятами завесновал (остался до первого парохода) в Обдорске».
«В конце апреля 1918 года, — продолжал показания для НКВД Филиппов, — мы услышали из Петрограда сообщение по радио об активизации контрреволюционных сил и необходимости членам советов направляться из глубинки в пролетарские центры для защиты рабоче-крестьянской власти. В самый разгар распутицы мы не смогли выбраться из Березова и ждали первого парохода, рассчитывая захватить его и подняться вверх по реке Сосьве ближе к Надеждинским заводам.
Во второй половине мая пришел первый пароход “Арсений”, переименованный в “Отважный”, с рыболовецким караваном. На нем прибыл в Березов из Омска через Тобольск продовольственный отряд в количестве 45 хорошо вооруженных солдат под командой поручика Лагуновского, который остановился на квартире Шахова...»
Через три дня отряд поручика Лагуновского при содействии местного союза фронтовиков освободил из тюрьмы заключенных, в их числе Ямзина, Кушникова, Шахова, и арестовал членов уездного совета.
Филиппов так описал этот переворот: «Солдаты и фронтовики окружили наши квартиры и, зная, что мы вооружены, открывали огонь. Ко мне в дом Лагуновский послал солдата Георгия Фомина с требованием сдаться. Фомин же так трусил, что сразу в передней, не говоря ни слова, выстрелил (позднее он говорил, что нечаянно) и выскочил во двор. Услыхав выстрел, оцепление дома дало залпы. Я бросился в кладовку, откуда на чердак, выломал переборку, спрыгнул с крыши и убежал в лес. Но от нервного волнения у меня так разболелся зуб, что на следующее утро я решился лесом пройти в амбулаторию при больнице на окраине города. Когда я вошел в приемную, то фельдшера так перепугались, будто я с того света явился. Едва фельдшер взялся щипцами за мой зуб, как в помещение вошли пять вооруженных солдат: “Руки вверх!” Я рванулся, зуб сломался, фельдшера заломили мне руки, но я вырвался и, выхватив из-за пояса кольт, приказал этой пятерке немедленно убираться прочь, если хотят оставаться в живых. Они выскочили в коридор, а фельдшера А. И. Локиц, Пр. Г. Копылов и доктор Малинин стали просить, чтобы я не стрелял в больнице, где есть тяжело больные, а сдался добровольно, потому что все члены совета, за исключением меня, уже арестованы, но, может быть, все обойдется.
Я был в крови, вытекавшей из десны, и в возбужденном состоянии, но, прислушавшись к уговорам, решил сдаться, чтобы умереть вместе со своими товарищами из совета. В полицейском управлении я сдал кольт, и меня посадили в обычную камеру...
А 9 июня пришел пароход “Народник”, принадлежавший жителям Березовского уезда. Он направлялся в Обдорск. Мне пришлось горько раскаяться, что сдался. Когда любой пароход приходил в Березов, то все его население бросало работу и бежало на пристань. В такой обстановке я мог выскочить из своего лесного убежища, выпустить своих товарищей из тюрьмы, мы захватили бы пароход и оттуда били бы беляков, как куропаток. Но мечтать об упущенном было бесполезно...»
А как же буйный красногвардеец Сенькин? Обратимся к показаниям Филиппова: «Обратным рейсом на пароходе “Народник” (потом его переименовали в “Могучий”) прибыл Сенькин со своими красногвардейцами. Их тут же на пристани попытались арестовать, но он бросился на Лагуновского с гранатой и наганом. Поручик с солдатами отступил. Но и Сенькин не решился в толпе взрывать гранату и стрелять. Поэтому, когда народ разошелся с пристани, его и обезоружили».
По утверждению Филиппова, «25—27 июня 1918 года всех арестованных членов Березовского совета отправили на этом же пароходе “Народник” в Тобольск...» В своих показаниях Филиппов подробно изложил обстоятельства своего заключения в Тобольской каторжной тюрьме, эвакуационного этапа летом 1919 года в Иркутск и дальше, в Александровский каторжный централ, знакомства с еще одним «героем революции и Гражданской войны» А. В. Протасовым-Жизневым, совместного с ним бегства из тюрьмы, скитаний по глухой ангарской тайге, пребывания в красном партизанском отряде, работы уже в советском Иркутске, возвращения в январе 1920 года в Тобольск... Но о Сенькине — ни слова. Чем тот занимался в то время — неизвестно. Как будто ждал где-то нового безвластия в Березове. Дождался. И вновь, как чертик из шкатулки, появился в городе, привычно захватил в нем власть, объявив себя представителем уездного ревкома и «красным наместником Севера». У него были и власть, и то, что всегда дороже золота, — хлеб!
Зная о драгоценной добыче из урманов Ваха, Сенькин потребовал за часть ляпинского хлеба залог. И Зырянов перед угрозой голода согласился отдать Сенькину захваченные Валенто ценности, не задумываясь об их исторических и художественных достоинствах. Для него эти сокровища также были «золотыми и серебряными вещами».
По приказу Сенькина в Саранпауле, Березове и Обдорске отгрузили для Сургута 18 тысяч пудов муки и зерна. Ровно столько, сколько должны были взять колчаковцы для снабжения
