Тайна сибирских орденов - Александр Антонович Петрушин

валютных ценностей и дорогого технического имуще­ства. В этом году там застрял во льду географический пароход “Орлик”. Чтобы не дать повстанцам возможности использовать его весной для бо­евых действий, мы приказали снять с него золотники и другие части двигателя и надежно спрятать их в потайном месте. Был назначен на­чальник эвакуационной части — уполномоченный Тюменского губпродкома в Березове Сирота». Запомним это имя.

Сдав без боя Кондинск и Березов, Тобсеввоенревком стал, по воспо­минаниям Волкова, «думать о местных задачах: спасении сотен жизней и значительных валютных ценностей Тобольского Севера. Мы стали го­товиться к эвакуации беженцев и ценностей уже из Обдорска, не пред­ставляя себе ясно путей этой эвакуации...»

О размерах этого богатства можно судить также со слов Волкова: «Помню, в первый же день после приезда березовцев (т.е. 21 марта. — А. П.) я забежал за чем-то в здание финотдела. Там комиссия во главе с Пензиным, уездным политбюро (т.е. председатель Березовской уезд­ной ЧК), пожилым и лысым петроградским рабочим, самым старым из нас по возрасту и партийному стажу, принимала и проверяла золотой фонд, в том числе и Обдорский.

—  Смотри, сколько здесь добра! — сказал мне Пензин и начал откры­вать поочередно шесть небольших деревянных ящиков, стоящих рядом. Они были доверху наполнены золотыми и серебряными вещами: кар­манными часами, браслетами, кольцами, подстаканниками, ложками, медальонами... В ночь на 23 марта первый транспорт под командой Фи­липпова выступил из Обдорска на Щучью реку на зимовки Слободско­го и Терентьева. С этим транспортом было эвакуировано большинство ценностей в виде пушнины, золотого фонда и бумажных совзнаков...»

Однако Филиппов в показаниях, датированных 1937 годом, под­твердил лишь наличие пушнины. Золотые и серебряные вещи, в их чис­ле часть ценностей Сибирского белого движения, доставшаяся Сенькину от Зырянова и Валенто в обмен на ляпинский хлеб, были отправлены двумя обозами за Урал.

Это маршрут, по словам Волкова, предложили «трое пожилых зы­рян, пострадавших от белых.

—  Осип Петрович, — сказали они, — мы к вам по важному делу. Го­ворят, что вы думаете и нас всех отправить на Щучью реку. Но там же того... жить негде. Всего две зимовки. А ведь народу-то наберется страсть сколько! Только беженцев понаехало душ полтораста... А наши здешние... Вот мы, ижемские, бежали сюда от белых... шестнадцать се­мей. Нам невозможно здесь оставаться...

—  Что вы предлагаете?

—  Мы так думаем: за Урал надо податься, на Усу.

—  Зимой через Урал?

—  Так что ж: мы зимой прошли, в январе... пешком. Тут есть перевал на Ошвор. Мы знаем дорогу — проведем хоть тыщу людей.

—  Беретесь?

—  Головой ручаемся! Тут способно. По Усе есть деревушки. Пойдем на Петрунь, а то и на Усть-Цильму. А на Щучьей, там нас окружить могут, отступать некуда...

—  Дельное предложение!

Возражений у Протасова и других членов Тобсевревштаба (Тоб­севвоенревком был переименован в Тобсевревштаб 20 марта после прибытия в Обдорск всех разрозненных коммунистических отрядов. — А. П.) не было.

Во главе первого транспорта за Урал стал сам начэвак Сирота. Ему же персонально была доверена для сдачи властям Архангельской губернии часть пушнины и золотого фонда... Сирота в полной воен­ной форме и хрустящей портупее держался с большим начальственным апломбом. Но видно было, что он и не нюхал войны, а сидел где-то в глу­боком тылу, в продкоме. Его помощник Туркель, горячий и несколько наивный парень, наоборот, исколесил с Красной армией Украину, Дон, Крым, дрался с Деникиным, Скоропадским, Петлюрой, Врангелем, Махно... Этот знал, чем пахнет порох... По предписанию Тобсевревштаба я выдал в распоряжение начэвака весь наличный запас спирта-ректи­фиката, имевшийся на радиостанции, — десять ведер.

Утром 23 марта обоз в полтораста нарт и запасной косяк оленей в пятьсот голов тронулся по направлению к Уральскому хребту че­рез Лабытнанги.

Второй транспорт должен был возглавить чекист Сосунов, а с ним Антонина Протасова, сестра Протасова, ставшая женой Сосунова...

В связи с предстоящей эвакуацией по приказу Протасова, согласо­ванному с Глазковым и Даниловым, ночью 15 марта расстреляли девять заложников: “Все равно девать нам их некуда”, — с нехорошей улыбкой произнес Протасов».

Жестокий расстрел безвинных людей вызвал защитные действия со стороны зырян, бывших фронтовиков мировой войны, духовенства и интеллигенции Обдорска.

По книге Бударина: «17 марта обдорские кулаки и торговцы захва­тили в городе почтово-телеграфную контору. В здании исполкома они предательски убили председателя Совета Королева, а в уличной пере­стрелке начальника милиции Глазкова. К вечеру коммунисты подавили вспыхнувший кулацкий мятеж». Подробностей «подавления мятежа» историк Бударин не привел, хотя располагал воспоминаниями Волкова.

Начальник радиостанции Обдорской вел переговоры с Архангельском: «Минут за десять до 12 часов дня в коридор с грохотом ворвались человек десять наших дружинников с криком: “Стреляют!” Впереди всех мчался Глазков в одном френче с пистолетом Кольта в руке. Я выбежал в коридор.

—  Где стреляют? Кто?..

—  Напали на почту, изрубили Оську Протопопова, политкома конторы...

Другие кричали, что за кладбищем лежит цепь противника,

что на Оби по тракту к городу движется олений обоз.

—  Обошли фронт! Прорвались в тыл!

—  Спокойно! Это наши, местные, почтовики...

—  Мы их, мать их, возьмем в оборот, — старался перекричать всех Глазков. — Приведите себя в порядок! Проверьте оружие! Вперед за мной, цепью, — командовал он, а сам был бледен, как смерть, и нервно подергивал плечами.

На радиостанции было восемь трехлинейных винтовок и семь бой­цов. Но в тот момент налицо было трое радиоработников: Донской, Ми­хайлов и я...

Глазков приказал Протасову охранять радиостанцию и стал строить отряд во дворе. Помню, нас всего было 13 бойцов. Я заскочил в