Каждый Наследник желает знать… - Светлана Багдерина

– Мне в моей жизни достало наслаждений, о велеречивейший из сладкоглаголивых. – Но всё это…

– Чтобы не сказать, что это они меня достали, – продолжил калиф, не слушая возражений. – Пропутешествовав две недели по горам и городам в опасностях, холоде и голоде я понял, как, оказывается, мне надоела патока удовольствий в медовой подливке дворцовой жизни, в которой утонул я, как глупая муха в шербете. Так что река моей благодарности не знает берегов разумного, и с готовностью соглашусь с тобой, что наслаждения – это прекрасно, подобно цветению финиковой пальмы или полету бабочки над цветником пустынного оазиса, но верблюд моей тонкой душевной организации вряд ли перенесет глыбу их добавочной дозы. Как говорил премудрый Сулейман, осы излишеств могут только вредить улью человеческого благочестия, и окуривать его дымом воздержания и накрывать полотном скромности жизненно необходимо. И, если мне не изменяет память, я уже упоминал о том, что копьям твоего сладкоречия не пронзить доспехи моего убеждения?

– Тонкий верблюд твоей организации… вряд ли принесет осам воздержания… финики… добавочного оазиса благочестия?.. – озадаченным эхом повторил Гаурдак и заработал снисходительную усмешку шатт-аль-шейхца.

– И человек, умеющий судить о красоте речи не больше слепого – о красках заката и восхода, берется рассказывать мне об удовольствиях? – словно не веря собственным ушам, вздохнул калиф. – Куда катится этот мир…

– Нет, я умею судить о красоте речи… – едва не сквозь зубы поспешил сказать Гаурдак, и еле удержался от того, чтобы добавить: «Там, где имеется красота, а не винегрет из несочетающихся слов!»

Но не добавил.

Волка кормят ноги, менестреля язык, а Пожирателя Душ – молчание и согласие, когда хочется рвать и метать. «Спокойствие. Только спокойствие. Лужи крови и горы трупов – это потом. А сейчас – спокойствие и надмирность. Я спокоен. Я абсолютно спокоен. Я абсолютно спокойно хочу придушить этого жирного борова здесь и… Стоп. Я спокоен… я спокоен… спокойствие и надмирность… я – солнце… я – туча… я – горная вершина… готовая обвалиться на башку этого… СТОП. Спокойствие и надмирность!!! Так, ладно… Вдохнули, выдохнули, улыбнулись… стараясь не скалиться чрезмерно на его горло… и совершенно спокойно…»

– …какой водонос, сын водоноса и внук водоноса, тебе такое сказал? – с высокомерием, способным вывести из себя даже святого, выговаривал тем временем Амн-аль-Хасс. – Тебя обманули. У тебя вкус к прекрасному как у метельщика или погонщика мулов, ущербный, как молодая луна, как сыр, оставленный в ларе с мышами, как…

Гаурдак мысленно подвинул Эссельте с первой позиции списка тех, чьи души пойдут ему сегодня на ужин, для успокоения нервов пообещал себе придумать несколько особенно болезненных способов отправить смертного в тот мир, откуда он сам только что пришел, и продолжил с притворно-скорбным вздохом:

– Может быть, ты и прав, о несравненный искусствовед жаркого Юга. Но если тебе не хочется удовольствий тела, то подумай о том, чтобы разделить со мною власть над миром! Что такому выдающемуся правителю всего лишь одно королевство, пусть даже и самое замечательное на всем Белом Свете!

– Всё, что нужно мне на всем Белом Свете, – с меланхолией, достойной истинного философа, ответил Ахмет, наплевав на правило о несуществовании ответов на риторические вопросы. – Какое мне дело до Вамаяси, Отрягии или Эйтна, если всё, что когда-либо заботило, интересовало и трогало чуткие струны моей души – это Шатт-аль-Шейх? Величественный Шатт-аль-Шейх, великолепный Шатт-аль-Шейх, благородный Шатт-аль-Шейх, удивительный Шатт-аль-Шейх – моя жизнь и судьба, моя любовь, моя страсть, моя печаль, если у него неспокойные времена, и моя отрада, если на земле мир и благоденствие!..

Голос калифа возвысился, побледневшие от холода щеки разрумянились, а губы дрогнули в мечтательной улыбке.

– …И кто, как не я, позаботится о нем, точно добрый отец о милых сердцу детях? И других детей мне не надо – ибо и у них имеются отцы, достойные своего звания и планиды. И как отец своего народа, я должен быть мудрым, дальновидным и рачительным хозяином в своей большой семье. Так что даже если бы ты предложил мне что-нибудь такое, чего у меня не было и чего мне хотелось бы, поверить тебе было бы противно моему существу, как противен огонь дикому зверю. Нам не о чем говорить, Пожиратель Душ. Ступай в свою тьму и не показывайся больше: тебя тут никто не ждет, и никому не нужен ни ты, ни твои ядовитые речи.

– Но разве тебе, как отцу своего народа, свойственны эгоизм и равнодушие? – удивление звучало не то, что в каждом слове – в каждой букве. – Не убедившись собственными глазами, никогда бы не поверил в это!

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился калиф.

– То, что ты счастлив сам, и народ твой благословляет свой удел под твоим правлением, о разумнейший из правителей Белого Света, еще не значит, что остальные люди счастливы тоже! – взволнованно воскликнул баритон.

– Гарун аль-Марун, мой достославный предок, чья мудрость сияла как солнце на небосклоне, превращая даже самую темную ночь невежества в радостный день просвещения, притененный легкими облачками познания, – важно проговорил шатт-аль-шейхец, – учил:

Кто щедро раздаёт в пустыне снег,Тот вызовет презренье или смех.Калиф, запомни: ты – не благодетель,Ты счастьем каждого не осчастливишь всех![136]

– Стихи? – брюзгливо скривился Гаурдак. – Лирика! Словоблудие! Рифмоплетство! Безответственное жонглирование буквами в то время, как несправедливость, бедность и обиды правят миром! И наконец, когда явился тот, кто способен принести удовлетворение и утешение всем, ты – только ты! – стоишь на пути, играя словами вместо того, чтобы помочь тем, кто нуждается в этом!

– Как – только я?.. – опешил Ахмет. – А как же…

– Твои друзья, услышав доводы разума, позволили мне выйти из заточения, – голос звенел укоризной. – Они осознали, что кроме меня никто и ничто не сможет принести счастье на Белый Свет. И теперь только твоя неуступчивая пресыщенность мешает приходу Золотого Века. Я ни в коей мере не тороплю тебя, о несравненный монарх экзотического Шатт-аль-Шейха, но ты подумай о том, что сотни тысяч людей могут навсегда остаться у разбитого корыта своей дрянной судьбы из-за тебя одного.

– Остался… я один?.. – растерянно произнес Ахмет.

– Да, – с сожалением выдохнул голос.

– Я один между тобой и Белым Светом?.. – отчаянно замер калиф.

– Да, – терпеливо подтвердил полубог. – Единственный из всех, кто всё еще верит глупым россказням, погряз в себялюбии и самолюбовании и не видит правды.

– И… в чем же правда?

На секунду Гаурдак потерял дар речи, разрываясь между двумя ответами: «Я уже раз семь тебе объяснял» и «А ты уверен, что не приходишься родственником гвентянской принцессе?», но усилием воли, достаточным для радикального осчастливливания небольшого города, изобразил спокойствие и надмирность:

– Правда в том, что мне противятся только те, кто не хочет видеть дальше собственного дворца и не заботится о других.

– Заботиться о других для правителя – не значит бродить по улицам и вкладывать нуждающимся в руки всё, чего бы им только захотелось! – жарко воскликнул калиф. – Ибо, как сказал однажды великий Гарун аль-Марун:

Запомни: пусть низкими будут поборы;Советники пусть пред тобою не лгут;Дай людям защиту – ночные дозоры,Могучее войско и праведный суд.Дай каждому в меру труда и заботы —И будет спокоен твой царственный дух!Не думай, что сделаешь лучше работу,Чем сделает сам водонос иль пастух.Калиф на престоле как будто для вида,Он может лишь только урок преподать:Не дать богатею феллаха в обиду;Помочь старику; остальным – не мешать![137]

– И опять графомания и туманные идеи вместо простой и прямой помощи страждущим! – горько вскричал Гаурдак. – Если бы безучастных правителей ждала бы расплата за их деяния – а вернее, бездеятельность – по отношению к тем, кого им доверила судьба!.. Если бы было кому спросить c них за годы, проведенные в бессмысленной неге за чтением заумных книжонок, как будто равнодушие и оторванность от реального мира для государя – в порядке вещей! В то время как сотни тысяч их подданных и подданных других горе-монархов перебивались с сухой корки на тухлую воду, в то время как стоило им лишь кивнуть – и нашелся бы кое-кто, готовый принести счастье и справедливость всем – и абсолютно бесплатно…