Каждый Наследник желает знать… - Светлана Багдерина

– А то, что плата за твои бесплатные благодеяния – душа, это в порядке вещей? – рывком вытащил себя из зарождающегося комплекса неполноценности Ахмет. – И это, по-твоему, справедливо?!

– Да. Абсолютно бесплатными бывают только скорпионы в тапках, – скромно усмехнулся Гаурдак. – А я в оплату за всё и сейчас беру ничего и потом. Разве это не справедливо?

– По-твоему, душа – это ничего?! – подпрыгнул калиф.

– А что это? – не замедлил отреагировать баритон. – И зачем она нужна тебе – или кому-либо еще после смерти?

– После смерти душа сулейманина, бывшего хорошим человеком, идет в небесный розовый сад, наполненный гуриями, цветами и наслаждениями, и сам премудрый Сулейман встретит ее ласково и будет пировать и беседовать с ней о вечном и мудром! И ты хочешь лишить человека всего этого ради сиюминутной выгоды?!

– А куда у вас идет душа преступника?

– В подземное царство – владения Вишапа, дабы гореть вечно в плавильных печах, в огне которых он кует грехи и соблазны для людей!

– Какая прелесть… какой примитивизм… – тихий смешок сорвался с невидимых губ.

– Что?! – оскорбленно вскричал Ахмет.

– Хорошо… ты сам настоял… я не хотел тебе говорить… чтобы не расстраивать, – сердито вздохнул баритон.

– Что? – встревожился шатт-аль-шейхец.

– И если бы не твое верблюжье упрямство, и не сказал бы – к чему разрушать розовую картину мирозданья хорошему человеку… – точно не слыша вопроса, как бы для самого себя продолжил полубог.

– Какую?! – нетерпеливо притопнул человек.

– Вашу, – будто, наконец, решившись, выдохнул сочувственно Гаурдак. – Я за долгое тысячелетие, проведенное вдали от Белого Света, успел побывать везде. Конечно, это было нелегко, но чего-чего, а времени у меня хватало.

– И что?.. – отчего-то с замиранием сердца шепнул Амн-аль-Хасс.

– И ни розовых садов, ни Сулеймана, ни пира для душ, ни подземного кузнеца вредных привычек я не обнаружил. Нигде.

– Как?.. – побелел и с ужасом выдохнул Ахмет.

– И никак, – беспощадно закончил полубог, и бархатный голос со стальным отливом заполнил всю черепную коробку шатт-аль-шейхца. – Потому что после смерти нет ничего. Тьма и пустота. И души просто теряются во мраке, рассасываются, растворяются, распадаются на искры и пыль и тут же пропадают. Так что жить надо здесь и сейчас. И никакая цена не высока за счастье в этой жизни.

– Так значит… – потрясенным шепотом выдавил калиф, – если нет загробной жизни, и нет Сулеймана, и нет розового сада гурий, и пиров тоже нет, и бесед о вечном и мудром… и наказания за грехи человеческие нет тоже… а есть только пыль и тьма… то… при жизни… можно всё?..

– Определенные приличия соблюдать все же рекомендуется, – снисходительно усмехнулся баритон. – Ну так как ты насчет слоновьей дозы бесплатных удовольствий и перекладывания на мои плечи бесконечных забот о неблагодарных подданных?

– Если царства Вишапа нет… – тихо, но решительно заговорил Ахмет после минутного молчания, – то его надо создать. И такие как ты и твои прихлебатели должны пойти туда первыми и послужить растопкой для первой печи. Ибо слова твои – ложь, ложь от первой до последней буквы. И не для того премудрый Сулейман дарует нам души и жизни наши, чтобы потратили мы их на прозябание в болоте наслаждений. Сплошные удовольствия для настоящего правителя невозможны, как невозможно орлу провести жизнь исключительно в полете. Жизнь состоит из радостей и трудностей, как сутки – из дня и ночи, как персик – из мякоти и косточки, как Сулеймания – из жгучих песков и ласковых рек. Исполнение всех желаний всех людей невозможно тоже. И если ты обманываешь меня в этом, то как я могу верить тебе во всем остальном?

– Не хочешь – не верь, но твои друзья…

– Мне жаль, если умы их были отравлены сладким ядом твоих речей! Но если между Белым Светом и тобой осталась только одна преграда – я, то считай, что ты оказался за стеной невиданной высоты и прочности, ибо я скорее умру, чем пропущу тебя, а моей душой ты подавишься, как шелудивый шакал – острой костью!..

«Спокойствие и надмирность, надмирность и спокойствие…»

– …слабаки довели Белый Свет до пропасти. Они заставили гордый и сильный народ, твой народ, стыдиться своей сущности, чувствовать себя виноватыми за то, чем гордились веками их предки – что они сильнее, умнее, мудрее… да что там – просто лучше всяких южных размазней с мускулами из тряпок и мозгами из протухшей рыбы! – баритон уже не просто гремел гневной сталью, он грохотал, как боевой топор – о шлем врага. – Да последний крестьянин, лесоруб или трактирщик Отрягии имеет больше чести и достоинства, чем правители некоторых держав! Слабые телом и духом иноземцы – вот кто истинная чума Белого Света! Они опутали сильных никчемными жалкими правилами, как пауки – шершней, сковывая их, связывая по рукам и ногам, ограничивая их вольный полет, их парение, их…

– Отряги не умеют летать, – осторожно, в полной уверенности, что чего-то не понимает, но не успевая за бегом мысли напористого собеседника, и не успевая даже понять, чего конкретно он не понимает, проговорил северянин.

– Что?.. – сбитый с толку Гаурдак осекся.

– Потому что у них крыльев нет, – любезно пояснил Олаф и продолжил задумчиво: – Говорят, у крестных фей крылья есть. Только я не знаю, для красоты они у них или для полетов. А может, ни для того, ни для другого. Может, они как молот для Рагнарока.

Гаурдак ошеломленно выдавил:

– Они… бьют ими всех по голове?..

– Феи-то? – озадачился теперь и Олаф. – Не знаю. Может, и бьют. Крестников. Кто не слушается. Или ведет себя как попало. Я бы на их месте бил. С молодости ума не вобьешь – потом поздно будет.

– Так значит, ты сам не знаешь? – прервал педагогические размышления отряга Гаурдак.

– Откуда? Я тебе что – на девицу похож? – неприязненно набычился конунг.

Баритон поспешил отступить:

– Нет, что ты! Но ты же сам сказал, что крылья у фей – всё равно, что молот для Рагнарока?

– А… это… – Олаф смущенно хохотнул. – Я имел в виду, что это… это… слива… Сильва… слив… синий…

Гаурдак не менее нервно повторял за ним вполголоса, пытаясь разгадать шараду:

– Сильва… слива… синяя…

– Власти! – закончив перебирать ассоциативный ряд, сурово выдохнул конунг.

– Синяя слива влас… – недоуменно начал полубог и вдруг его осенило: – Символ власти!

– Точно! А ты откуда знаешь? – подозрительно нахмурился рыжий воин. – Мысли мои в мозгу читаешь, что ли?

– Случайно догадался, – догадываясь также, какую реакцию вызовет рвущееся на язык «в твоем мозгу слова длиннее трех букв не помещаются», скромно ответил полубог. – И… о чем мы до этого говорили?

– О феях? – неуверенно предположил Олаф.

– О… каких феях? – так же неуверенно уточнил баритон.

– Или… о шершнях?

– Д-да?

– А, об уме! – всплыло еще одно слово из моря дифирамбов, напетых Гаурдаком.

– Да, об уме! – с обрадованным вздохом подхватил полубог. – Ибо всем известно, что отряги – самый умный, самый сообразительный, самый рассудительный, самый находчивый народ на Белом Свете, и то, что его теперь учат уму-разуму какие-то…

– А что касается ума, кстати, то в одной царевне Серафиме Лесогорской его больше, чем во всем нашем Тинге, – не слишком вежливо прервал словоизлияния полубога Олаф.

– Лесогорской? Всё понятно. Это значит, что у нее были отряжские предки, – отмахнулся тот. – И вообще – всё Лесогорье – историческая территория Орягии!

– И Иван Лукоморский тоже не дурак, – проигнорировав до поры до времени географическое открытие Гаурдака, продолжил конунг. – Он даже читать умеет.

– Складывать буквы в слова может даже дрессированная обезьяна! – презрительно фыркнул баритон.

– Я не могу, – сухо сообщил отряг, и на Гаурдака пахнуло холодом всех отряжских ледников вместе взятых.

– А-а-а… э-э-э… Я хотел сказать… что умение читать не есть признак ума. Скорее, наоборот, – торопливо принялся выкручиваться полубог. – Чтение – костыли для разума. Что не испорченный образованием ум может выдумать сам, то слабые, нетренированные мозги берут из книжек, как беззубый старик – протертый суп из рук сиделки. Настоящие воины едят мясо!