Цитадель: дочь света - Марианна Красовская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что я могу сказать — сбылась мечта идиотки. Вот я и посмотрела, какие они под капюшонами — погонщики. Высокие, в полтора человеческих роста, с холодной белой кожей, с черными кругами под глазами желтого цвета с вертикальными зрачками… У них ногти как у курильщиков — желтые, хрупкие, ребристые. Уж ногти-то я хорошо рассмотрела. А пальцы длинные как у пианистов. Или мойщиков пробирок.
Тот, кому меня продали, оказался эльфом, очень старым, насквозь пропитанным временем. Глаза у него были желто-голубого цвета, кожа пергаментная, столь тонкая, что её, казалось, можно проткнуть пальцем, а волосы белоснежные. Впрочем, я знала в свое время немало кокетливых старушек, и по этой снежной белизне с легким оттенком перламутра поняла, что дедок подкрашивает волосы синькой.
Одет этот мафусаил был в белое длинное одеяние (кто бы сомневался!), на груди — медалька с шестиконечной звездой Давида — как есть евреи! Тоже мне, нацепил цацку, фашист проклятый! Татуировка над бровями была черная с красным и выглядела издалека зловеще — словно ожог с запекшейся кровью. Впрочем, тут я уже придираюсь, потому что этот фашист мне ни разу не нравится.
И вот ведь сволочь — снаружи-то он белый и пушистый! Глаза не красные, рогов не наблюдается, кожа белая! А внутри — мама дорогая — тьма так и клубится!
— Дражайшая моя Галла, — склонил голову эльф (голос был скрипучий, хриплый). — Наконец-то мы с Вами встретились!
И тут я поняла, что всё. У меня нервный срыв. Меня затрясло, а рот сам собой открылся и понес полную ахинею.
— Але, дедуля, — развязно произнесла я, без спросу придвинув к себе красивый стул с подлокотниками и усевшись в него, закинув ногу на ногу. — Ты никак попутал чего? Или в маразм впал? Как его там, болезнь Альцгеймера? На честных эльфов среди бела дня орков натравливать — это не по-нашему, не по-честному!
— Никакой болезни Геймера у меня нет, — пожал плечами дед. — Впрочем, я лишь искренне на это надеюсь. Все, что у меня есть — это старость…
— Ба! Дак ты смерти боишься? — вскричала я удивленно. — Ну что, правильно боишься! Загробная жизнь тебе не понравится, да-да!
— Однако ты умная девочка, — внимательно посмотрел на меня фашист. — С первого взгляда все поняла…
— Ты мне зубы не заговаривай, — фыркнула я. — Зачем звал в гости? Убивать сразу не собираешься, я вижу, но и хорошего от тебя не дождешься. Пытать будешь? Лавры Геббельса покоя не дают? Или под Сталина косишь? Мечтаешь стать главой полицейского государства? Людишек в трудовые лагеря, арийцев, в смысле, эльфов — на свободные земли, а орков — в полицию? Хотя… эльфов ты тоже, я думаю, не любишь. Я с тобой в этом, кстати, солидарна… Тогда в чем суть бессмертия? Ты же в бессмертные метишь? Продал душу, так сказать?
Фашист задумчиво на меня смотрел, ковыряя под ногтями блестящим ножичком.
— Ты слишком умная девочка, дорогая, — наконец, сказал он. — Или ты у нас пророчица? Не многовато ли для одной личности? Пророчица, Водящая души, ходячий аккумулятор Божественной энергии, возлюбленная Князя Времени… Жалко такую девушку убивать.
— А ты не убивай, — посоветовала я.
— Интересные дела на земле творятся, — задумчиво прошелся по комнате фашист. — Откуда ты такая чудная взялась? Почему ты не боишься, не ужасаешься?
— А чего мне боятся? — удивилась я. — Что ты мне можешь сделать? Убить? Ну и ладно. Мне тут, на этом свете, ловить нечего. Единственный человек, который мог сделать меня счастливой — мертв. Душу мою ты не получишь. Тело? Пытки? Ну да, страшно… Но моя родина — страна, пережившая татаро-монгольское иго, Ивана Грозного, две мировые войны, голодомор, Сталина и 90-е годы, так что я в принципе не сильно удивлюсь. Нас, как бы тебе сказать, к этому с детства готовят… Особенно в детских домах. Знаешь, холодная манная каша с комками по утрам, черный хлеб с легким налетом благородной плесени, ледяные обливания, рваные байковые одеяла и сквозящие окна в минус тридцать, уроки чистописания… А пионерский лагерь? Шитье курочек? Молоко с пенкой? Подъем по трубе в шесть утра? Всеобщая дискотека? Пионербол, о ужас!
С моим маленьким ростом пионербол был изощренным издевательством над ребенком. Я не могла докинуть мяч даже до сетки, за что регулярно получала как минимум подзатыльники, а то и порцию ругательств, обзывательств и изобретательную детскую месть в виде зубной пасты на лице, пятен гуаши в постели, лягушек в шорты... Пионербол навеки травмировал мою нежную психику. В общем-то, на этой печальной ноте и закончились мои поездки в лагеря — одной сменой в Орленке, мечте советских детей. Я же по приезду устроила опекунам такую истерику, что даже их железная психика не выдержала.
И это еще не считая того, что на второй неделе смены я ушла в лес и преспокойно жила там одна неделю, питаясь ягодами и запасами сухарей из черного хлеба, предусмотрительно украденного с кухни. Меня искали тогда с собаками, но что мне собаки? Словом, в дальнейшем я проводила лето дома в гордом одиночестве, хотя иногда и жалела о чудесной неделе жизни в лесу, ночных купаниях и дивном единении с природой.
Что-то я отвлеклась…
Фашист смотрел на меня странно, растерянно.
— Что? — спросила я его.
Он задумчиво покачал головой.
— Вы удивляете меня, госпожа. Пожалуй, я пока оставлю вас в живых.
— В качестве придворного шута? — не удержалась я.
— Возможно.
— А поесть мне дадут? И одежку ваши молодчики порвали…
— И поесть, и ванну, и кофе в постель, — церемонно поклонился фашист. — Личную прислугу не желаете? Нет? Жаль. Арман проводит Вас в Ваши покои. Арман!
Молодой мужчина невысокого роста с буйной растительностью на лице, сутулыми плечами, что выдавало в нем оборотня, и с пустым взглядом шагнул ко мне, чуть склонив голову.
— Постойте! — крикнула я.
— Еще вопросы? — лиха заломил бровь фашист.
— Только один — где Ника?
— Ника? — задумчиво произнес пенсионер, внимательно изучая кривой ноготь на большом пальце правой руки. — А кто это?
