Испанский сон - Феликс Аксельруд

Марина! не знаю почему, но я влюбился в нее в течение этой ее краткой речи.

«Для начала учти, — сказала она, — у меня нет людей в правоохране, которых я могла бы задействовать».

«Это моя забота, — сказал я. — Но нужны деньги».

«Это есть».

«Тогда составим план…»

Мы составляли план — что и кому подбросить, кому и сколько платить, и через пару часов план был закончен.

А еще через пару часов мы были у меня дома, в моей московской квартире…

— Выпьем еще, — сказала Марина, чувствуя нестерпимое сладкое желание.

Они выпили. Бутылка была уже почти пуста.

— Продолжать? — спросил Корней Петрович.

— Подожди.

Она сползла с кресла на пол и отодвинула в сторону мешающий ей журнальный столик. Упала, покатилась по паласу бутылка с остатками «Старого Таллина». Марина преодолела метр расстояния. Дрожащими от нетерпения руками она расстегивала «молнию», осваивала незнакомую — с дырочкой — конструкцию трусов. Она обнажила Царя… нет, змея… о, как хорошо… о, наконец… прости, Отец — Твой Царь есть Царь Царей, Он выше сравнений… но этот человек так мил, так хорош… и он поможет Тебе скоро быть со мной рядом… а потом, я так хочу, так хочу…

— Теперь продолжай, — сказала Марина.

— Ты думаешь… это легко?

— Продолжай же! — потребовала Марина. — Я жду. Я слушаю.

— О… кей…

— Ну! — нетерпеливо крикнула она.

— Мы приехали… ко мне домой…

— Дальше.

— Ах, — выдохнул адвокат, — что ж ты делаешь!

Он застонал. Она улыбнулась и подставила ладонь под белые змейки. Новые запахи, сколько новых запахов… Она могла бы изгнать змея более высоким способом. Но предпочла просто передразнить героиню рассказа. Узнать, как пахнет то, что когда-то понравилось взрослой женщине по имени Ольга.

— Сиди и не двигайся.

Она сбегала за принадлежностями в хорошо изученный ею туалет, мигом вернулась, и обтирала его долго и тщательно, с быстрыми поцелуями, с огромным удовольствием, любуясь своей работой.

— Спасибо, — растерянно сказал он наконец.

Она подняла на него удивленные глаза.

— Что-то не так?

Он не умеет говорить о любви, догадалась Марина. Жаль… Что ж поделаешь. Ах, Отец, нет Тебе равных.

— Продолжай свой рассказ, — тихо попросила она.

— Хорошо, — кротко согласился Корней Петрович. — Теперь уже можно… но дай же вспомнить… ага! Мы приехали ко мне домой, Ольга и я, и немедля занялись любовью.

— Подробней, пожалуйста.

— Что?

— Подробней, — внятно повторила Марина. — Я рассказывала тебе про свое в подробностях, так ты захотел. Чем я хуже?

— Ну, твои-то подробности требовались для дела…

— Спорить будем, да?

Корней Петрович восхищенно крутанул головой — во дает девка! — подобрал с пола бутылку и мигом всосал в себя остатки ее содержимого.

— О’кей. Я не дал ей принять душ. Побоялся, что аромат, от которого я кончил первый раз, исчезнет. Я раздел ее по пути от прихожей к кровати. Она делала шаг, и я снимал с нее что-то очередное.

Марина расстегнула блузку и сбросила ее на палас.

— Когда мы добрались до кровати, на ней не оставалось уже ничего. Только украшения. Я любовался ее телом — и, надо сказать, было чем любоваться. Она легла на спину поперек моей широкой кровати, взялась за бедра и далеко развела их в стороны, приглашая меня к себе.

Марина сняла лифчик из плотной материи.

— Я приблизился к ней и взялся за ее колени, — сказал Корней Петрович, упершись восхищенным взглядом в ее обнаженную грудь, — и ощутил под своими пальцами странные шероховатости посреди гладкой кожи. Я посмотрел на них. Это были старые, почти незаметные глазу шрамы округлой формы, и Ольга, заметив, куда я смотрю, сняла мои ладони с колен и сдвинула их ниже, на внутреннюю поверхность ее бедер.

Он осторожно заключил ее грудь в ладони.

— Потом я погрузил свой нос туда, где пахло так сладко. Я хотел раздеться, но ни на секунду не мог оторваться от своего занятия. Точно так же, как тогда, в кабинете, Ольга поняла мое состояние. Она приподнялась, отчего сладкие места оказались под моими губами, сняла свои руки с моих и начала медленно лишать меня пиджака, галстука и всего остального.

Он потянулся губами к груди Марины.

— Нет, — сказала она и вскочила на ноги, прежде чем он успел добраться до нее, — продолжай.

— Я перебрал языком каждую складочку этого чудесного места; я нашел продолговатый центр ее наслаждений, заставил его набухнуть и, сжав губами, в первый раз услышал ее слабый стон, — рассказывал адвокат, в то время как Марина снимала юбку, оставаясь в трусиках — в отличие от лифчика, полупрозрачных, потому что других у нее просто не было. — К этому моменту я был уже полностью обнажен; ее руки освободились, что она немедленно и начала использовать, принявшись ласкать себя одновременно со мной.

Сказав это, Корней Петрович несколько озадаченно оглядел себя, как бы удивляясь, что он, рассказывая о таких вещах, остается между тем совершенно одетым. Не поднимаясь со своего кресла, он начал раздеваться, продолжая рассказ. Его фразы звучали глуше в те моменты, когда он снимал через голову некоторые предметы своего туалета.

— Я входил в нее языком дальше и дальше, — говорил он, становясь все более обнаженным, — и мое желание наполнило меня до краев. Но на этот раз я держался уверенней. Я долго балансировал на грани оргазма. Мне казалось, это могло быть бесконечно; я просто ждал, когда будет готова она. Как только она напряглась, громко вскрикнула, а потом обмякла и замерла…

Марина сняла трусики. Теперь оба они были обнажены.

— …я тут же кончил, — сказал он. — Это было чудесно…

Она почувствовала укол ревности. Ей захотелось дать ему Царевну, чтоб он и думать забыл о другой женщине. Но можно ли?.. Души своей и Царевны не позволю коснуться никому. Но она уже позволила адвокату коснуться ее души, и уже было установлено, что Цель выше Завета, а орудием к достижению Цели теперь был адвокат, такое же средство, как и сам великий Завет — стало быть, сущность, равная Завету… Если он захочет, подумала она, я дам ему Царевну. Даже… может быть… а почему нет? Разве человек, трудным временем неожиданно и благотворно вошедший в ее жизнь, почти в Царство, не есть именно тот, кто достоин с ней это сделать? Беречь? Но зачем, ради чего? Чтобы какое-нибудь особенно удалое ничтожество, даже не заметив, растоптало бесценный дар под очередным забором?

Она погасила свою глупую детскую ревность. Пусть события развиваются своим ходом, подумала она; пусть он продолжает рассказ, мне нравится его слушать, только жаль, что рядом нет большого зеркала. Но есть зеркало его глаз… и можно попробовать…