Джозеф Антон. Мемуары - Ахмед Салман Рушди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мистер Гринап неохотно дал согласие на переезд на Лонг-Лиз-Фарм. “Мистер Антон” подозревал, что сотрудник полиции с превеликой охотой запер бы его на военной базе в наказание за все беспокойство, которое он причинил, за все расходы, которые понесло из-за него государство, – но так или иначе, маленький бродячий цирк операции “Малахит” упаковал вещи и покинул лондонский почтовый округ SW 19 ради регулярного сада в Камноре под бдительной охраной электрической опоры, расставившей ноги над их маленьким мирком точно колосс.
Элизабет, он видел, была угнетена. Из-за напряжения этих дней ее ослепительная улыбка потускнела. Многие женщины, рисуя в воображении шайку убийц, настолько уверенных в успехе, что готовы назвать предельный срок для своего деяния, кинулись бы прочь с криком: “Прости меня, но это не моя война”. Но Элизабет держалась стойко. Она по-прежнему работала в “Блумсбери” и намеревалась приезжать к нему на выходные. Она даже подумывала уйти с работы, чтобы все время быть с ним рядом и еще потому, что ее тянуло писать. Она сочиняла стихи, правда, не хотела их ему показывать. Показала только одно, про человека на одноколесном велосипеде, и оно показалось ему неплохим.
Он переехал в Камнор и какое-то время не мог ни видеться с Зафаром, ни посещать лондонских друзей. Он обдумывал новый роман, который предварительно назвал “Прощальный вздох Мавра”, но мысли растекались, и он несколько раз забредал в тупики. У него было ощущение, что в романе каким-то образом должны сочетаться индийская семейная сага и андалусская история о падении Гранады, о том, как последний султан Боабдил покидал Альгамбру и его мать, когда он глядел на солнечный закат в последний день арабской Испании, с презрением сказала ему: “Плачь же как женщина о том, чего ты не смог защитить как мужчина”. Но он не мог пока найти связь. Ему вспомнился городок Михае, куда перебралась Лавиния, мать Клариссы, и где он нашел книгу Рональда Фрейзера про жизнь Мануэля Кортеса, мэра Михаса, после того как началась гражданская война. По окончании войны Кортес вернулся домой, и его прятали от Франко тридцать лет; выйдя наконец к людям, как Рип ван Винкль[125], он увидел, как ленточная застройка на потребу туристам губит Коста-дель-Соль. Книга называлась “Тайная жизнь”.
Он подумал о Пикассо и написал странный абзац о той части Малаги, где родился великий художник. На площади играют дети – у каждого оба глаза по одну сторону носа. Они играют в Арлекина и Пьеро. Бомба, похожая на лампочку, разрывает вопящую лошадь. К бокам черных гитар прилипли газеты. Женщины превращаются в цветы. Вот плод. День жарок. Художник умирает. Ему делают кривобокий гроб – коллаж из неба и печатного текста. Он пьет на своих поминках. Его женщины улыбаются, и плюются, и берут у него деньги.
Этот художник в роман не вошел, но в конце концов пришло понимание: это будет роман о художниках, и андалусскую Альгамбру изобразит на полотне индийская женщина, стоя на вершине холма Малабар-хилл в Бомбее. Два мира сойдутся в искусстве.
Он наполнил один из блокнотов беккетовскими или, возможно, кафкианскими записками от лица человека, которого регулярно избивают, которого неведомые похитители держат в неосвещенной каморке; что ни день, они входят к нему и дубасят его во мраке. Ему совершенно не хотелось об этом писать, но пассажи с избиениями появлялись и появлялись. Однажды, правда, к нему пробился луч света, и он написал комический абзац, в котором рассказчик пытается описать первый любовный акт своих родителей, но застенчивость мешает ему использовать глаголы, и поэтому вы не услышите от меня, пишет он, кровавых подробностей того, как она, и потом он, и потом они, и после этого она, и в ответ он, и в свой черед она, и на это, и вдобавок, и коротко, и затем долго, и молча, и со стенанием, и на пределе сил, и наконец, и еще после… Этот абзац в книгу вошел. Остальное по большей части было мусором.
У Валери Герр заподозрили рак, но биопсия показала, что опухоль доброкачественная. “Вот и славно, Джим”, – подумал он. Анджеле Картер повезло куда меньше. Рак схватил ее и не отпускал, и, хотя она боролась изо всех сил, болезнь в конце концов победила. По всему миру большие писатели умирали, не дожив до старости: Итало Кальвино, Раймонд Карвер, а теперь вот старуха с косой пошла войной на Анджелу. Фетва была не единственным способом отправиться на тот свет. Имелись и другие, более традиционные виды смертного приговора, которые по-прежнему давали впечатляющие результаты.
В Нидерландах, Дании и Германии вышли “Шайтанские аяты” в мягкой обложке. В Иране прошла конференция мусульманских богословов, которая призвала как можно скорее исполнить смертный приговор, вынесенный Хомейни. Фонд “15 хордада” – якобы неправительственная организация, возглавляемая аятоллой Хасаном Саней и стоявшая за предложением награды за убийство писателя, – объявил, что заплатит два миллиона долларов любому его другу, родственнику или соседу, кто исполнит угрозу. (Бонъяды, или фонды, первоначально были благотворительными организациями, но после революции Хомейни, используя реквизированные богатства шаха и других “врагов государства”, стали гигантскими экономическими консорциумами, возглавляемыми высшим духовенством.) “Очень многие писатели испытывают денежные трудности, – сказал он Эндрю. – Может быть, нам стоило бы отнестись к этому серьезно”.
О местонахождении группы, обязавшейся его убить, новостей не было. Британское правительство вот уже пять месяцев молчало о фетве.
Он поговорил с Биллом Бьюфордом о том, как бы ему найти и приобрести новое жилье на долгий срок. Биллу пришла в голову идея. У Рэя Хедермана, издателя журналов “Нью-Йорк ревью оф букс” и “Гранта”, был своего рода личный агент, некий мистер Фицджеральд, которого все звали “Фиц”; благодаря своим деловым качествам, солидности и благородной седине он мог стать идеальной “ширмой”. Никому и в голову не придет, что Фиц может иметь отношение
