Джозеф Антон. Мемуары - Ахмед Салман Рушди

к чему-то столь необычному, как дело Рушди. Он спросил Хедермана, нельзя ли будет подключить Фица, и Рэй сразу же согласился. В очередной раз кружок друзей нашел выход, которого власти не могли или не хотели предложить. Фиц начал поиски и вскоре нашел в Хайгейте на севере Лондона дом, достаточно вместительный, чтобы в нем могли ночевать оба телохранителя и оба шофера, с передним двориком, отгороженным воротами, с внутренним гаражом и с большим уединенным садом, где он мог бы чувствовать себя не таким уж прямо кротом в норе. Он сможет там выходить – на солнце, а захочет, так и под дождь, под снег. Дом на Хэмпстед-лейн можно было снять хоть сейчас, и владельцы, чья фамилия была Бульсара, готовы были обсуждать и его продажу. Полицейские осмотрели дом и сказали, что это идеальный вариант. Тут же был составлен договор аренды на имя Рэя Хедермана. “Джозефа Антона” на какое-то время отправили в резерв.

Самое главное – теперь было куда податься. Стоял конец марта. Он отбыл с фермы Лонг-Лиз-Фарм, благодарно обняв на прощание Джеймса и Даррила, которым он возвращал их жилье, и они с Элизабет отправились на уик-энд к Деборе Роджерс и Майклу Беркли на их валлийскую ферму. Там впервые за долгие недели он оказался в обществе друзей. Там были Деб и Майкл, радушные как всегда, и приехал Иэн Макьюэн с двумя юными сыновьями. Гуляли по холмам и ели восхитительную мясную лазанью. В понедельник ему предстояло въехать в снятый дом. Но вначале было воскресенье. Утром Майкл вышел за газетами. Вернулся расстроенный. “Извиняюсь, – сказал он, – но новости так себе”.

Мэриан дала интервью “Санди таймс”. Газета поместила его на первой странице. РУШДИ СОСРЕДОТОЧЕН НА СЕБЕ И ТЩЕСЛАВЕН, ГОВОРИТ ЕГО ЖЕНА. Автор публикации – Тим Реймент. “Жена Салмана Рушди назвала его вчера слабым, сосредоточенным на себе человеком, недостойным роли, на которую его выдвинула история… «Все мы – те, кто любит его, кто был ему предан, кто с ним дружил, – хотели бы, чтобы этот человек был под стать событию. Вот секрет, который все пытаются хранить. Он не таков. Он отнюдь не самый храбрый человек на свете – наоборот, он готов на все, чтобы спасти свою жизнь»”. И это было далеко, далеко не все. Он якобы говорил ей, что намеревается встретиться с полковником Каддафи, и тогда-то, по ее словам, она поняла: “Я больше не хочу быть его женой”. Что интересно, теперь она отказалась от своего прежнего обвинения – будто, когда они расстались, люди из Особого отдела вывезли ее в какую-то глухомань и бросили у телефонной будки. Нет, этого не было, но что было – она отказалась рассказывать. Обвинила его в том, что оставлял “крикливые сообщения” на ее автоответчике, что манипулирует прессой, что не испытывает интереса к свободе выражения мнений в широком плане. Он будто бы озабочен только своей судьбой. “Огромной его ошибкой было думать, что все дело в нем. Ничего подобного. Все дело в свободе выражения мнений и в расизме в британском обществе, но он не вышел вперед и не высказался на эти темы. Все, о чем он говорил последние два года, – это писательская карьера Салмана Рушди”.

Она умела красноречиво говорить, и это был болезненный удар. Он понял, чего она добивалась. Люди знали, что их брак окончился по его инициативе, и она рассчитала: если назвать его слабым, трусливым человеком, поклонником Каддафи и карьеристом, если удастся зачеркнуть все годы его участия в борьбе за свободу слова и личности в составе британского ПЕН-клуба и других групп, если удастся стереть образ молодого лауреата Букеровской премии, который наутро после победы стоял на Даунинг-стрит с плакатом в знак протеста против ареста великого индонезийского писателя Прамудьи Ананты Тура, то можно будет представить его в глазах уже предубежденной общественности человеком, недостойным того, чтобы с ним оставаться, мужчиной, от которого волей-неволей ушла бы любая порядочная женщина. Интервью было последней ударной репликой актрисы перед уходом со сцены.

Он подумал: Я сам дал ей оружие для этого удара. Это не ее вина. Моя.

Его друзья – Майкл Герр, Алан Иентоб, Гарольд Пинтер – звонили и писали ей, выражая гнев и недоумение. Она увидела, что интервью не оказывает того действия, на какое она рассчитывала, и пустилась на свои обычные уловки: ее неверно процитировали, газета ее “предала”, она хотела оповестить публику о своем новом сборнике рассказов, она хотела поговорить о работе “Международной амнистии”; ее муж, добавила она, “погубил ее карьеру”. Эти аргументы большого успеха не возымели.

Вышел сборник “Воображаемые родины”, и большинство восприняли его с уважением, а то и с восхищением, но почти все были огорчены последним эссе о его “обращении”. И справедливо огорчены. Ему думалось: Я должен исправить Страшную Ошибку. Я должен опровергнуть то, что сказал. Пока я этого не сделаю, я не смогу жить с достоинством. Я человек без религии, притворяющийся религиозным. “Он готов на все, чтобы спасти свою жизнь”, – говорит Мэриан. Сегодня это очень похоже на правду. Я должен доказать, что это неправда.

Всю жизнь он знал, что в центре его личности есть маленькое замкнутое пространство, куда никому другому нет доступа, и что из этого тайника не вполне понятным ему образом проистекают все его литературные труды и все его лучшие мысли. Ныне яркий свет фетвы просквозил зашторенные окна этого маленького убежища и выхватил из темноты его тайное “я” во всей его наготе. Слабый человек. Не самый храбрый человек на свете. Пусть так, думалось ему. Нагой, без всяких прикрас, он спасет свое доброе имя; и он постарается снова пустить в ход магию искусства. Вот где лежало подлинное его спасение.

Дом был большой, полный уродливой мебели, но производил ощущение солидности, долговечности. Можно было представить себе некое будущее. Если Зафар поступит в Хайгейтскую школу, он будет учиться недалеко. Элизабет, больше всего на свете любившая парк Хэмпстед-Хит, страшно радовалась, что будет жить у его северного края. Он стал способен делать кое-какую хорошую работу и в апреле написал рассказ “Христофор Колумб и королева Изабелла Испанская осуществляют свои отношения” – первый свой рассказ за очень долгое время; начал, кроме того, рассеиваться туман, окутывавший “Прощальный вздох Мавра”. Он написал имена героев. Мораиш Зогойби по прозвищу Мавр. Его мать, Аурора Зогойби, художница. Семья произошла из Кочина, где впервые сошлись Запад и Восток. Корабли приплыли с Запада не завоевывать земли, а торговать. Васко да Гаме нужен был перец – черное