Испанский сон - Феликс Аксельруд

— Извини.

— Не за что. Мы просто беседуем.

— Рассказала бы ты мне немножко о себе.

— Немножко ты и так знаешь… Медсестра. Не замужем. Обычная провинциалка…

— Ты права, — вздохнула Вероника, — немножко рассказывать глупо… а чтобы рассказывать много, нужно быть по-настоящему взаимно заинтересованными…

— Можно прекрасно общаться, ничего о себе не рассказывая. По мне, так даже лучше.

— Во многом знании много печали, да?

— Точно.

— А тебя интересует секс?

Марина усмехнулась.

— Любого нормального человека интересует.

— Но ты обычная натуралка, да?

— В общем… наверно, да.

— Ты как будто не вполне уверена в этом.

Марина слегка замялась.

— Не то чтобы не уверена…

Интересно, подумала она — натуралка ли я?

Вероника по-своему расценила ее сомнения. Она немедленно оживилась.

— Скажи, — спросила она, прищурившись, — нравится ли тебе смотреть на то, как мы с твоей госпожой занимаемся любовью?

— А как ты думаешь? — спросила в ответ Марина, довольная, что Вероника уводит ее от непростых тем.

— Честно?

— А зачем врать?

— Ну… — предположила Вероника, — если честно, я думаю, что да, нравится. Даже больше тебе скажу, — отважилась она, — мне кажется, до душевой кабинки ты о таких вещах и не задумывалась. И теперь, похоже, именно это слегка тебя смущает.

— Что ж, — сказала Марина почти искренне, — ты в точности все угадала… Если бы мне нужен был психоаналитик, ты бы подошла.

— А разве тебе не нужен? Мы только что обнаружили у тебя проблему.

— Это не проблема, — рассмеялась Марина, — скорее забавная новость… А еще вероятнее, что это не более чем естественно: вы обе такие красивые, вы все делаете так красиво… Кому же не нравится любоваться красотой?

— Только любоваться?

— Думаю, да. То есть, я хотела бы только любоваться.

Вероника хмыкнула.

— Ты уверена?

— А почему ты спрашиваешь об этом с таким пристрастием? — лукаво осведомилась Марина. — Все еще ревнуешь ко мне Госпожу? Или… уж не хочешь ли ты соблазнить меня — а, Вероника?

Марина улыбалась, глядя на растерянное лицо Вероники. Ну правда, сколько можно играть в поддавки.

— Я пошутила.

— А я думала, нет.

Настала очередь растеряться Марине.

— А если бы я стала соблазнять тебя, — тихо спросила Вероника, и в ее глазах мелькнул опасный огонек, — ты бы… что? Пожаловалась бы?

— Вот еще, — сказала Марина. — Я не предательница.

— Но ты бы могла позволить себя соблазнить?

— Скажем… вряд ли я поддалась бы соблазну.

— А если бы… если бы госпожа тебе приказала, — не отставала Вероника, — стала бы ты со мною спать?

Марина напряглась, припоминая формулу, в которой ей удалось изящно разрешить этот вопрос с Госпожой.

— Стала бы, — сказала она, — но пойми меня, Вероника: я действительно могла бы делать все, что потребовала бы от меня Госпожа, и даже получала бы от этого удовольствие… Однако в некоторых вещах это удовольствие происходило бы не от моих действий, а лишь от того, что я выполняю желание Госпожи.

— Значит, — заключила Вероника, — ты не получила бы настоящего удовольствия от любовного акта со мной.

— А ты как будто этим разочарована. Мы же просто играем словами, разве нет?

— Сама не знаю, — сказала Вероника. — Во всяком случае, мне очень нравится эта игра. Она щекочет мои нервы… и, ты знаешь, я опять возбудилась… не думай, что я такая уж маньячка, но сегодня поистине фантастический день! и если ты не против, я прямо сейчас поднимусь наверх… и…

— Это же дом твоей подруги, — подняла брови Марина, — как я могу быть против…

— Хочешь со мной? Посмотреть?

— Да. С удовольствием.

— Тогда быстрей…

Они нетерпеливо бросились вверх по лестнице. Вероника на ходу расстегивала на себе одежду, стаскивала с себя юбку, теряла туфли; добравшись до ложа, она была в одних трусах. Она спустила их лишь до колен и сразу же погрузила обе руки в жаждущую их глубину меж бедер; Марина наклонилась над ней, помогая избавиться от докучной принадлежности, и с наслаждением вдохнула острейший запах Вероникиной пизды. Буквально нескольких движений задом, ногами, пальцами хватило Веронике, чтобы кончить столь же бурно, как и в прошлый раз; она закричала громко и радостно, ни на йоту теперь не сдерживая себя, и Марина опять, второй раз за сегодня — права Вероника, фантастический день! — почуяла собственную пизду… и опять решила ей не отказывать.

Впервые в жизни она делала это не перед зеркалом, а перед живым человеком. Она без единого слова сняла с себя непременный передничек и, держа его в пальцах, отставила на расстояние вытянутой руки и бросила на пол. Она расстегнула блузку и сбросила ее с себя, оставшись в глухом лифчике из плотного полотна. Она распустила «конский хвост» и резко развернулась всем телом, отчего ее русые волосы волнообразно взлетели в воздух и, сверкая, разметались по обнаженным плечам. Затем она расстегнула юбку, медленно стащила ее через голову и бросила на кровать рядом с Вероникой, и ее русоволосая, ничем больше не прикрытая пизда сперва краешком высунулась из-под нижнего пояса над чулками телесного цвета, а потом и открылась полностью, предстала во всей своей красе перед взором очарованной Вероники.

После этого, оттянув руками верхнюю кромку лифчика, она извлекла наружу тяжелые, плотные груди. Она обратила их к влажным зеркалам Вероникиных глаз, поддерживая снизу широко расставленными пальцами левой руки так, что правый сосок оказался между ее ногтями. Она изогнула свой стан, выставляя пизду вперед, ближе к Веронике. Она широко раздвинула ноги. Пальцами правой, свободной руки она раздвинула складки, прежде скрытые треугольником русых кудрявых волос.

Только сейчас, когда пред взором Вероники раскинулся вид темно-розового рельефа, когда ноздри Вероники затрепетали от запаха, покорившего их, лицо Марины начало искажаться, нарушая неприкосновенную прежде печать бесстрастия. Ее глаза потемнели, зрачки расширились; она закусила губу и издала короткий стон. Она оторвала руку от груди и обеими руками, так же, как и Вероника за пять минут до того, впилась в набухшие складки, все шире раздвигая их, все больше выгибаясь навстречу лицу Вероники и жадно пожирая глазами это лицо — свое собственное отражение, достигшее предначертанных ей вершин непристойности и бесстыдства.

Потом она без сил опустилась посреди разбросанного тряпья и, привалившись к кровати спиной, замерла без движения. Глаза ее вновь стали прозрачны. Нога ее зрительницы, милостиво протянутая сзади, тяжело и тепло покоилась у нее на плече; волосы ее светлыми струями ниспадали на эту прелестную, неожиданно столь родную ногу, и губы ее касались пухлых, чувственных пальцев, запечатлевая на них фотографически долгий, исполненный благодарности поцелуй.