Изгони меня, или Дачная готика - Рина Когтева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кто это? – хрипло спросил он у стоящих с понурыми лицами дяди Коли и Лаврентьича.
– Анька Иваневская, – ответил дядя Коля.
– Кто опознал? – зачем-то спросил Петров.
– Все, – мрачно ответил Лаврентьич.
Сомневаться в его словах не приходилось. Петров прокашлялся, достал телефон и стал звонить в область. Он понятия не имел, что делать с сожженной на кресте женщиной. Это Электропольск, а не Чикаго.
***
В относительном отдалении от эпицентра событий, то бишь на даче Рыпина, Дарья Николаевна и Томас Иванович сидели на веранде и пили чай. То есть пила его как обычно только Дарья, а Томас Иванович брезгливо отодвинул от себя чашку. Эта сцена даже могла бы показаться по-домашнему уютной – не считая распятого обгорелого трупа в ста метрах – если бы не почти физически ощутимое напряжение. Дарья уж слишком внимательно смотрела в свою чашку, Томас Иванович уж слишком внимательно смотрел на Дарью.
– Немастор, – коротко произнес де Торквемада.
Дарья с грохотом поставила чашку на стол, отвернулась, задумчиво посмотрела в сторону озера. Томас Иванович вытянул руку, накрыл своей ладонью ладонь Дарьи, та вздрогнула, но руку не убрала.
– Он был здесь задолго до Иваневской, – сказала Дарья, – просто воспользовался тем, что она стала вызывать демона, и явился. Этот Немастор – известная личность. Слышали про Ховринскую больницу[20] в Москве?
– Конечно, нет, – ответил Томас Иванович.
– Начали строить в восьмидесятых, уже отделку закончили, но фундамент поплыл, в итоге почти двадцать лет огромное здание стояло заброшенным, пока его не снесли.
– И причем здесь Немастор?
– Ховринскую больницу называли «Немастор». Там была штаб-квартира сатанинской секты с таким названием. Вроде бы как был какой-то конфликт с полицией, и всех сатанистов перебили, но это больше похоже на городскую легенду. Тем не менее, надписи на стенах были. «Немастор» и его каббалистический[21] знак.
– Ну и что привлекло такую важную птицу в город Электропольск? – Томас Иванович откинулся на спинку кресла, но руки Дарьи так и не выпустил.
– Шкатулка с письмами, которую я спрятала, – нехотя ответила Салтыкова. – Думаете, меня за красивые глаза из ямы выпустили[22]?
– Я думаю, что, следуя заповеди милосердия, раскаявшийся еретик должен быть пожизненно замурован[23].
Дарья попыталась вырвать руку, но Томас Иванович сжал ее.
– Что это за письма? Как они у тебя оказались? Как ты их спрятала? И зачем они Немастору?
– Не знаю я, зачем они Немастору! – прошипела Дарья.
– Дария…
Она, наконец, вырвала свою руку, вскочила, стол пошатнулся, чашки опрокинулись, чай растекся по белой скатерти, крупные капли застучали по полу.
– Вы! – Дарья ткнула пальцем в Томаса Ивановича. – Вы меня туда засадили! Все вы!
Ее глаза вспыхнули, она сбежала по лестнице, выбежала за калитку. Томас Иванович поднялся, медленно спустился по старым скрипучим ступеням, неторопливо вышел на дорогу и пошел к озеру. На озере было пусто. Да и как иначе? Ночь на дворе, да и в связи с недавним происшествием мало кого сейчас потянет к озеру. Томас Иванович не торопился. Он знал, что Дария даст себя найти. Так и оказалось. Она сидела на противоположном берегу. Из-за ее спины светила полная луна, которая оставляла белую дорожку на водной глади. Там же, чуть в отдалении, была видна обезглавленная церковь. Де Торквемада медленно пошел к Дарье. Серебристый лунный свет заставил его седые волосы сиять, сделал смуглую кожу бледной, а глаза почему-то стали еще темнее. Он сел на землю рядом с Дарьей и стал смотреть на удивительно спокойную воду.
Они молчали. Долго. Может быть, час, может быть, два. Где-то выли сирены, кричали люди, а потом все успокоилось, и даже взбудораженный невероятным происшествием «Сапфир» уснул.
– Зачем? – наконец, спросила Дарья.
Томас Иванович пожал плечами.
– А зачем ты поймала эту Иваневскую?
– Чтобы выиграть спор и отдать вам несколько лет моей службы.
Де Торквемада вздохнул.
– Ты можешь отдать мне все свои годы хоть сейчас, да только что потом будет?
– А что? – Дарья повернулась к нему. – Я искуплю свою вину, отправлюсь в какой-нибудь там рай. Разве не так? Разве не в этом смысл?
– Ты раскаиваешься в том, что ты делала?
– А вы?
– Нет.
– Почему?
– Я делал это во славу господа и испанской короны.
– А я была ведьмой, – Дарья подняла с земли камень и бросила его в воду, по воде пошли круги, – я могла колдовать и колдовала. Иногда для этого нужно убивать людей.
– Ну и о каком рае ты говоришь? – Томас Иванович повернулся к ней.
Они с Дарьей смотрели друг на друга, две фигуры на берегу озера, два призрака, обретшие плоть и кровь по прихоти то ли ангела, то ли демона, называвшего себя Гермес Трисмегист.
– Расскажи про письма, – попросил де Торквемада. – Почему они так нужны этому демону?
– Письма… – эхом повторила Дарья. – Я не знаю, зачем они Немастору. Правда.
– Что в них? И как они у тебя оказались?
Дарья долго молчала.
– Загнанный в угол зверь кусается, не так ли? – наконец, ответила она.
Томас Иванович несколько мгновений внимательно смотрел на Дарью, а потом неожиданно рассмеялся.
Святая и грешница, часть 1
Иоанно-Предтеченский женский монастырь спрятался в извилистых китай-городских улочках. Всего лишь еще одно здание, на которое редкий турист и уж совсем исключительный житель Москвы обратит внимание, проходя мимо. Китай-город[24] нынче знаменит другим. Все, что осталось нам от дореволюционной Москвы – это сочинения Гиляровского[25], а он, как известно, вещал отнюдь не про монастыри и обители, а про притоны и воровские малины. Но это не значит, что Иоанно-Предтеченский монастырь куда-то пропал. Вот он, здесь. О, он уже очень долго здесь. Основан монастырь был аж в четырнадцатом веке и находился в совершенно другом месте, но в тысяча пятьсот тридцатые годы монастырь перенесли на его нынешнее место, в так называемые Кулишки, болото на востоке тогдашней Москвы (а ныне самый ее центр). Именно Кулишки отправили в народ выражение «у черта на куличиках», активно используемое даже в современной речи. У черта на куличиках или нет, но монастырь прочно занял свое место в московской жизни: он был в почете
