Изгони меня, или Дачная готика - Рина Когтева

при Иване Грозном, потом при Романовых. Так почему же? Потому же, почему и все женские монастыри того времени – туда ссылали неугодных жен и лишних дочерей. Впрочем, идут века, и женщины получают свое царство: Екатерина I, Анна Иоановна, Елизавета Петровна. Именно при последней монастырь было указано переделать в Дом презрения «заслуженных людей жен во вдовстве и дочерей в сиротстве и бедности, покровительства и пропитания не имеющих». Но не сложилось. Монахини оказались подкованы в учете и затребовали компенсацию за деревянные постройки, возведенные на территории монастыря. Суть да дело, Елизавета Петровна умерла, на трон взошел Петр III, и никого уже не интересовали монахини, пристройки и уж тем более «дочери в сиротстве и бедности». Петр III долго не проправил, и в тысяча семьсот шестьдесят втором году на трон взошла София Августа Федерика Ангальт-Цербсткая, она же – Императрица и Самодержица Всероссийская Екатерина Алексеевна. В первый же год своего правления Екатерина получила жалобу на московскую помещицу Дарью Николаевну Салтыкову. Следствие длилось шесть лет, и в тысяча семьсот шестьдесят восьмом году Салтыковой огласили приговор, по которому она отправилась в покаянную яму в Иоанно-Предтеченском монастыре. Через семь лет заточения ее навестил некий молодой человек, представившийся Гермесом Трисмегистом, и пообещал, что после смерти Дарья Николаевна будет искупать свои грехи. Поверила ли она ему? Конечно, нет. Хоть она и сидела в подполе, но с ума не сошла. Дарья хорошо знала нечисть, и этот так называемый Гермес к ней не относился. Поразмыслив, Дарья решила, что это какой-нибудь богатенький студент подкупил сторожа, чтобы на спор с такими же бестолковыми товарищами поговорить с кровавой Салтычихой. Про Гермеса она быстро забыла, да и даже если бы он был настоящим, то что толку беспокоиться о том, что будет после смерти? Пока она была жива. Ей было всего сорок пять лет. Она не хотела просидеть остаток своих дней в яме. В иное время Дарье ничего не стоило бы выбраться, но ее лишили ведовских сил, изгнали их, вырвали с корнем, как сорняк… Кто бы еще знал, что она посреди просвещенного – как талдычит эта Немка на троне[26] – восемнадцатого века, нарвется на настоящего инквизитора. Но пусть уже и не ведьма, но ума ее не лишил ни инквизитор, ни годы в заточении. Дарья Салтыкова чувствовала, что скоро у нее появится шанс выбраться, если не из монастыря, то уж точно из ямы.

Как водится, все случилось прекрасным весенним утром, когда заливисто пели птицы, шумела молодая листва, а солнце радовало первым теплом. Салтыкова не видела листьев, не видела солнца, только птиц слышала, но они ее раздражали. Она как всегда ходила туда-сюда по своей землянке. И вдруг Дарья услышала шаги, она остановилась. Она знала шаги монахини, которая приносила еду, и это была не она. Монахиня была старой, толстой, немой, конечно же, как же иначе, а это были робкие и легкие шаги, шаги юной девушки. Дарья сразу поняла, что это кто-то из новеньких, только что постриженных. Инокине стало интересно посмотреть на мучительницу и душегубицу. Смелая девочка, но хватит ли ей духу заглянуть в камеру? Хватило. Очень медленно и осторожно приоткрылся люк. Свет ударил Дарье прямо в лицо, но она даже не шелохнулась, хотя в глазах появилась невыносимая резь. Терпи, приказала она себе, второго шанса не будет. Зрение вернулось на удивление быстро. Дарья смотрела на молодую девушку в монашеском одеянии: круглое чистое лицо, большие зеленые глаза, волосы, наверное, русые, даже с рыжиной, только под апостольником[27] не видно. Девушка смотрела на Дарью со страхом и любопытством одновременно. Дарья Николаевна надеялась, что не выглядит как то самое чудовище, которое из нее сделала людская молва. Да, бледная, да, худая, седая уже, наверное – кто бы еще знал, у нее здесь свет-то бывает раз в день, что уж говорить о зеркале. Дарья улыбнулась. Девушка отпрянула, а потом снова подалась вперед.

– Здравствуйте, – тихо произнесла она.

– Здравствуй, – ответила Дарья. – Я – Дарья, Николаева дочь.

Салтыковой она не могла именоваться по приговору, у нее теперь имя как у дворовой девки.

– А я Августа… Ой, – девушка зажала рот рукой, – я – Досифея.

Понятно, поменяли имя, когда стала монахиней, но к новому она пока не привыкла. Августа… Непростое имя, да и монастырь непростой, не для обыкновенной девицы, которая осталась без попечения. Да и с чего бы такую молодую стричь в монахини? Хороша собой, замуж бы даже без приданого взяли. Внутренний голос настойчиво подсказывал Дарье – вот он, шанс выбраться отсюда. Эта Августа-Досифея станет лестницей, по которой она выберется из земляного мешка. Но как расположить ее к себе? Как заставить прийти еще раз? Раньше это для Дарьи было проще простого, она бы навела на девицу морок, да и дело с концом. Досифея как во сне сделала бы все, что угодно. Да только будь у Дарьи ее прежняя сила, то и до монастыря бы не дошло. Что же делать? Думай, Салтыкова, думай. Люк ее землянки уже начал закрываться, когда Дарья вдруг выпалила:

– Хочешь знать, кто твой суженый?

Что еще волнует молодых девушек, даже если они пострижены в монахини? Любовь, конечно. А у Досифеи были уж чересчур игривые глаза для того, чтобы смириться с судьбой невесты божьей.

– Господь – мой суженый, – кисло ответила Досифея, но люк так и не закрыла.

– Может, и так, – пожала плечами Дарья, – да только наверняка ведь ты не знаешь?

Досифея заколебалась, как и предполагала Дарья. В глубине зеленых глаз вдруг вспыхнули задорные искры. Очень необычные глаза у этой девушки.

– Значит, правду шепчут, что вы ведьма?

Уже нет благодаря этому старому пню. И из какой тьмы его только дьявол достал на голову Дарье? Впрочем, Досифее об этом знать не обязательно.

– Правду, – согласилась Дарья.

– А разве ведьма может быть в монастыре?

Как видишь…

– Может, – ответила Дарья, – если ведьма приняла покаяние. Раскаявшуюся ведьму нужно замуровать до конца ее дней, такое у нее наказание.

Досифея нахмурила свой широкий лоб.

– Странно как-то, если ведьма хочет исправиться, то разве не нужно ей в этом помочь? Как вы исправитесь, если просидите в яме до конца своих дней?

Вот иди и скажи это старому испанскому козлу, а заодно и Немке.

– Я молюсь, – ответила Дарья.

Хотя она за все семь лет ни единого раза не молилась. Даже в мыслях такого не было. Для виду бубнила, конечно, слова молитвы, но не более того.

– А если вы