Анна среди индейцев - Пегги Херринг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я выхожу из хижины с пустыми руками.
Мария снаружи спрашивает:
— Вы что, не голодны?
У нее в руках два кижуча. У Николая Исааковича — одна плоская рыбина.
— Чья это рыба? — спрашиваю я.
— Чья? Ничья. Здесь никого нет, — отвечает муж.
Но перед уходом велит Котельникову оставить кучку бус и синий нанковый халат, что мы принесли с брига. Тот укладывает их у стены возле входа, чтобы те, кто вернется сюда, сразу заметили. Взамен мы взяли двадцать семь рыбин.
— Как говорится, до Бога высоко, до царя далеко, — усмехаясь, обращается ко мне Тимофей Осипович. Мой голод сильнее необходимости отвечать.
Мы должны уйти до того, как кто-нибудь вернется. Поэтому мы идем по тропе обратно в лес, унося краденую рыбу. Мы поднимаемся, затем находим лощину, окруженную густым кустарником. Здесь мы устраиваемся на ночь, которая обещает снова быть сырой и промозглой. Я мечтаю о том, чтобы опять оказаться в пещере, но у нас хотя бы есть еда. То, что Мария делает из кижуча, восхитительно пахнет, и несмотря на угрызения совести, я принимаю предложенную порцию. Выпиваю бульон и съедаю рыбу, делясь маленькими кусочками с Жучкой. Никто не жалуется на мелкие кости.
— Капитан! Колюжи снова здесь! — кричит Котельников.
Мы в лесу, и мы окружены. Они стоят бесшумно, словно тени, отбрасываемые деревьями. Вооружены копьями, луками и стрелами. Я замираю и жду. Как им удалось подобраться так близко? Волосы Джона Уильямса словно маяк в сумрачном лесу. Наверное, мы слишком отвлеклись, собирая вчерашний лагерь, завязывая узлы, готовясь к еще одному переходу по дикой местности. Почему Жучка не залаяла? Может ли такое быть, что она их не заметила?
Колюжи наблюдают, как мы наблюдаем за ними. Среди них старик с гарпуном на плече, похожий на крестьянина с мотыгой на длинном черенке. У гарпуна тонкие зубцы, более подходящие для рыбной ловли, нежели для битвы. Другой колюж держит крошечный лук в одной руке и стрелу — в другой, но не поднимает их. У того, что стоит ближе всех к Котельникову и, должно быть, его напугал, — кинжал с длинной, покрытой резьбой рукояткой. Ножны висят на шнуре, который обвязан вокруг талии. Кинжал он держит у бедра.
— Не стрелять, — говорит Николай Исаакович.
Но Тимофей Осипович поднимает ружье и стреляет в воздух.
Звук выстрела грохочет вокруг, словно исходя отовсюду одновременно. Колюжи рассыпаются по лесу.
— Зачем вы это сдел ал и? — говорит муж. — Я же сказал не стрелять.
— Я и не стрелял. Только распугал их. Сработало ведь? — отвечает Тимофей Осипович, а мне говорит вполголоса: — Надо найти, чем отвлечь. Всякий раз срабатывает. Я вам рассказывал.
Жучка выбегает из густых кустов.
— Что это за люди? — тянет американец. — Вы сказали, они будут заняты разграблением корабля и оставят нас в покое.
— Да корабля уже, наверное, нет, — говорит Тимофей Осипович. — Точно говорю, разграбили его и сожгли дотла.
Я рисую в воображении наш бриг, его изящный корпус, высокие мачты, линию бушприта, направляющую нас вперед. Великолепный штурвал из красного дерева. Палубу, которую надраивали ежедневно. Местечко рядом со шлюпкой, где я часто стояла, наблюдая за звездами, потому что оно было укрыто от ветра. Все сожжено дотла. Это кажется невероятным.
— А ты, уж будь добр, прикрой голову. Где твоя шапка?
Джон Уильямс краснеет и дотрагивается до головы, как будто только сейчас замечает отсутствие на ней убора.
— Собирайтесь быстрее. Нужно уйти отсюда как можно дальше, — руководит Николай Исаакович.
Я возвращаюсь к своему узлу. Заново его развязываю и перекладываю внутри телескоп с журналом, чьи страницы стали загибаться от сырости. Сложно будет сохранить их сухими и невредимыми, пока мы не доберемся до «Кадьяка».
Мы покидаем рощу, где провели ночь, возвращаемся к реке и идем вверх по течению, увязая в грязи, пока не находим брод. Камни на дне реки круглые и гладкие, поэтому я иду осторожно. Ожидающий на другом берегу муж протягивает мне руку. Я принимаю ее, и он помогает мне выбраться на берег.
Тропа снова исчезает, и как мы ни искали, никто, даже Джон Уильямс, не может ее найти. Поэтому мы опять направляемся в лес. Без тропы мы продвигаемся медленно. То и дело шуршат кусты, мелькают и тут же исчезают тени. Я уверена, что за нами следят, хотя никто об этом не говорит.
Что им нужно? Почему они нас преследуют? Я знала, что не стоило брать их рыбу. Возможно, нам следует предложить им все оставшиеся бусы и ткани. Оставят ли они нас в покое в таком случае?
Когда мы наконец останавливаемся на ночь, муж увеличивает число дозорных. Теперь нас сторожат семеро, они стоят на небольшом расстоянии от костра плотным кольцом. На лагерь опускается туман, становится почти невозможно разглядеть что-либо за деревьями. Я поднимаю глаза в поисках последних лучей солнца, но стволы лишь уходят в полумрак. Невозможно различить крону. Нам предстоит очередная ночь без звезд, без моей любимой Полярной звезды, и моему телескопу снова предстоит покоиться в парусиновом узле.
Мария готовит еще один добрый сытный ужин из рыбы. Бульон получается крепким, на поверхности даже образуется тончайшая масляная пленка. Мне это кажется удивительным: рыба была такой сухой, когда мы снимали ее с балок.
После ужина люди еще долго сидят вокруг костра, почти не разговаривая друг с другом. Сегодня не слышно рассказов, шуток. Моряки без воодушевления прихлебывают из фляжек. Помня, как легко нас утром застали врасплох, все опасаются засыпать, даже несмотря на усиленную охрану. Время от времени Тимофей Осипович вяло ворошит угли, поднимая искры. Наконец становится невозможно долее откладывать сон. Пора ложиться.
Впервые с той ночи, когда бриг сел на мель, муж велел алеутам установить крошечную палатку на краю лагеря, чуть поодаль от остальных.
— Сегодня будем спать там, — прошептал он мне. Меня смутило это решение. С одной стороны, близость мужа принесет утешение, но с другой — меня беспокоит, что подумают остальные.
Мы лежим на моей накидке из кедровой коры, хотя на ней едва хватает места для одного. Повернуты лицом друг к другу. Муж открывает шинель и притягивает меня к груди. Мне неловко, но его тело источает тепло. На лице пляшет свет от костра.
— Коля! — шепчу я, испугавшись выражения у него на лице. — В чем дело?
Он
