Взгляд назад. Культурная история женских ягодиц - Хизер Радке
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во время этих магазинных экспедиций мама прокладывала через отделы товаров для женщин охотничью тропу, набирая гору одежды. Нам обеим нравилась эта часть шопинга. Для меня начальный беглый поиск подходящих вещей — это момент, когда оптимизм на пике и кажется, что вся одежда на вешалках выглядит отлично и тебе к лицу. Наперекосяк все идет обычно во втором акте магазинных приключений.
Хотя этот Hudson’s считался «красивым», примерочные в нем были, по выражению моей матери, «аховые». Вытертые грязные ковры, хлипкие перегородки, удушливо-низкие потолки и прямо-таки безжалостное освещение. В детстве я не задумываясь садилась там на пол, уставшая так, как сейчас устаю от похода в художественный музей, — перегруженная смыслами, а именно, как мне стало понятно уже во взрослом возрасте, магазинными манифестациями женственности: ароматами духов, текстурами шелка-сырца и чесаного хлопка, фантазиями, которые будил во мне этот взрослый женский мир. Иногда я сворачивалась калачиком на грязном буром ковре и просто засыпала.
Тем временем моя всегда аккуратная и собранная мама методично развешивала вещи, которые ей приглянулись, прежде чем снять собственную одежду. Она сама когда-то работала в Hudson’s и хорошо понимала, как часто продавщицам приходится складывать и отпаривать всю эту кучу барахла. Развернув пару новых брюк, она влезала в них и изучала себя в зеркале.
Это и была трудная часть.
Маме редко что-то действительно подходило. Обещание, которое таила в себе каждая вещь на полке, рассыпалось в прах, как только мама застегивала пуговицы или молнию. Подол оказывался очень длинным, талия — очень широкой; ткань очень тесно облегала. Я слишком низкого роста, говорила мама. Руки у меня слишком дряблые. И — у меня слишком большая попа. Описывая, почему на ней не сидит одежда, она всегда говорила не об одежде, а о себе самой. С одеждой все в порядке, говорила она. Это со мной что-то не так. Вскоре я усвоила этот язык и стала говорить так сама.
Примерка одежды часто ощущается как попытка втиснуть свое тело в чужие рамки — и чаще всего она ею и является. Каждое тело уникально, а современная одежда — это массовая индустриальная продукция: если брюки вам не подходят, то это происходит только потому, что пропорции вашего тела не соответствуют пропорциям тела, которое вообразил себе производитель одежды.
Помимо прочего, одежда предлагает нам откровенную материализацию нормы. Брюки — это предмет, который можно подержать в руках и который напоминает вам о существовании частей тела, буквально в него не помещающихся. Если какая-то вещь слишком велика или слишком мала, значит, где-то точно есть «нормальное», правильное тело, которое в эту вещь идеально впишется.
Но что такое «правильное» и «нормальное»? Моя мама часто говорила, что у нее слишком большая попа. Я тоже часто это говорю. Но «слишком большая» относительно чего?
* * *
Ширина таза Нормы[167] составляет 73 см.[168] Попа у нее круглая, высокая и, так как Норма сделана из камня, подозрительно гладкая. Основательная, но никто не назвал бы ее большой. Будь она из плоти, на ней бы красиво сидел купальник, но сомневаюсь, что кто-нибудь задержал бы на этой попе взгляд во второй раз. У Нормы попа Златовласки, тело Златовласки. Все в ней, по крайней мере с точки зрения ее создателей, «в самый раз».
В июне 1945 г. Норма впервые была выставлена в Американском музее естественной истории в Нью-Йорке. В противоположном конце зала стоял ее партнер, Нормман{19}. Парные статуи представляли собой «типичные» мужскую и женскую особи человека в репродуктивном возрасте. Они были созданы гинекологом Робертом Лату Дикинсоном и художником Абрамом Бельски. Последний получил известность после нью-йоркской Всемирной выставки 1939 г., для которой он изготовил серию скульптур «Рождение», демонстрировавшую нормальное внутриутробное развитие человека.
Если «Рождение» Бельски показывало, что происходит при развитии здорового плода, то Норма была образцом женского тела, которое может и, по мнению ее создателей, должно выносить этот плод[169]. Она не полная и не худая, но зато сильная, крепкая и способна родить много детей — не слишком сексапильна, но явно плодовита. Норма не похожа на флэпперов Гордон Конвей, но не похожа и на «гибсоновских девушек» с их мягкими, плавными формами. Бедра у Нормы стройные, но заметные, а грудь как будто выполнена резцом скульптора, который никогда не видел настоящей женской груди: два шара, неловко торчащие на грудной клетке. Как следует из ее имени, Норма ни в коей мере не исключительна. Она нормальна.
Бельски и Дикинсон предложили публике очень конкретный образ нормальной женщины. Она была белой, гетеросексуальной — дабы убедить нас в этом, в выставочном зале рядом с Нормой всегда стоял Нормман — и здоровой. Она выглядела несколько сурово, не отличалась соблазнительностью классических статуй и стояла идеально прямо, вытянув руки по швам, словно на иллюстрации из учебника биологии. Нормальная женщина была привлекательна своей нормальностью — так и было задумано.
Норма и Нормман были порождением американской евгеники[170]. Пока одни евгенические организации работали над проектами по принудительной стерилизации «неприспособленных», другие были заняты тем, что поощряли «приспособленных» людей больше рожать. Эти евгенисты — представители так называемой положительной евгеники — старались как можно яснее дать американцам понять, кто может считаться достойным размножения. Например, проводя многочисленные конкурсы под названием «Лучший ребенок». Такие конкурсы организовывались на государственных ярмарках Среднего Запада и напоминали животноводческие выставки с детьми вместо поросят. Призы получали самые «евгенические» младенцы — здоровые, крепкие и в других отношениях соответствовавшие идеалу приспособленности.
Норма и Нормман могли бы победить во взрослой версии такого конкурса. Белые, плодовитые и здоровые, они были зримым воплощением идеалов, к которым, как считали сторонники евгеники, должен был стремиться американский народ. Стоя в зале самого популярного музея естественной истории в Штатах, Норма и Нормман демонстрировали посетителям образец «приспособленности» взрослого человека. Они узаконивали эстетику нормальности. Только что закончилась Вторая мировая война и запрос на норму был очень силен в обществе. Людям хотелось быть нормальными.
Евгеника еще рассматривалась как научная дисциплина, поэтому при создании скульптурной пары Бельски и Дикинсон опирались не на свои собственные представления о норме, а на объективные данные. Параметры Норммана вывести было довольно легко: в Первую мировую войну в армии США обмерили всех призывников. Была также статистика, собранная Лигой Плюща, часть данных предоставили страховые компании. Достаточно было все просуммировать,
