Взгляд назад. Культурная история женских ягодиц - Хизер Радке

Конкурс, как и само создание статуй, был очень своевременным: с тех пор как США сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, прошел всего месяц, с момента официальной капитуляции Японии — две недели. Американским женщинам в течение четырех лет приходилось выполнять мужские обязанности, трудясь на оборонных заводах и зарабатывая семье на пропитание. У общества назрела настоятельная потребность ясно артикулировать идею «нормальной женщины». Нормальной — то есть женственной, но не слишком женственной; сильной, но не слишком сильной; с попой крепкой, но не слишком большой. Нормальная женщина наконец могла покинуть завод, выйти замуж за солдата и начать возрождать мир, только что истекавший кровью.

В конкурсе Гебхарда поучаствовало 3864 читательницы Cleveland Plain Dealer. Анкета, опубликованная в газете, была гораздо проще, чем та, которую использовали сотрудницы Рут О’Брайен: требовалось указать только рост, вес, объем груди, обхват талии, бедер, одного бедра в отдельности, икры, щиколотки и длину стопы[181]. Кто-то снимал мерки самостоятельно, кто-то посещал привлеченные к организации конкурса городские мероприятия, где это делали измерительницы[182]. В последний день конкурса Кливлендское отделение Ассоциации молодых христианок сняло мерки более чем у тысячи женщин[183].

На следующий день 40 девушек, пропорции которых оказались ближе всего к пропорциям Нормы, собрались в том самом отделении Ассоциации молодых христианок на финальный этап конкурса[184]. Происходящее напоминало одновременно «Мисс Америку» и эксперимент в научной лаборатории. Финалисток повторно измеряли и оценивали члены жюри, состоявшего из профессора анатомии университета Кливленда, чиновника из Образовательного совета, который курировал физкультуру и спорт, и журналиста Cleveland Plain Dealer. Затем результаты измерений были сведены в таблицу, и жюри попыталось определить победительницу. Итог был полностью предсказуем: ни одна из участниц конкурса не соответствовала параметрам Нормы. Как и говорил Шапиро, «среднее» — исключительная редкость.

Ближе всех к Норме оказалась Марта Скидмор, белая 23-летняя билетерша местного театра[185]. Джозефина Робертсон посвятила ей статью, в которой девушка описывалась как едва ли не карикатурный идеал послевоенной женственности. Во время войны Марте пришлось стать шлифовальщицей в Parker Appliance Co. Когда война закончилась, она вернулась на работу в театр, потому что хотела уступить свое место на фабрике ветеранам. Марта уже была замужем (на протяжении всей статьи Робертсон называет ее «миссис Скидмор»), любила плавание, танцы и кегельбан, считала себя «среднестатистической девушкой со своими вкусами» и говорила, что, пока не начались поиски Нормы, в ее жизни «ничего необыкновенного никогда не происходило».

* * *

Идея нормы всегда связана с какой-то идеологией. В истории со статуями Бельски и Дикинсона этой идеологией была евгеника. Мужчинами, измерявшими параметры девушек в отделении Ассоциации молодых христианок, двигало, по сути, желание когда-нибудь избавиться от всех недостаточно белых, недостаточно здоровых и недостаточно гетеросексуальных людей. Сторонники евгеники совершенно открыто пытались вывести расу идеально-нормальных американцев и приравнивали обладание полнотой гражданских прав к обладанию среднестатистическим, но явно не существующим в реальности телом. Кодифицируя норму, они кодифицировали и аномальность. В задачу создания идеала всегда имплицировано определение ненормального.

Но если история Нормы что-то и доказывает, то лишь тот факт, что ни одно живое человеческое тело нормальным не является. Несмотря на все старания Рут О’Брайен, ее проект потерпел полную неудачу — собрав и обработав все данные, она обнаружила, что для создания однозначных и осмысленных рекомендаций производителям готовой одежды у нее оказалось слишком много переменных. Ни Гебхард, ни О’Брайен не нашли высшую степень нормальности, о которой мечтали. Их проекты были обречены, потому что человеческие тела не стандартны. У кого-то грудь торчащая, у кого-то висит, у кого-то толстые щиколотки, у кого-то тонкие, бывают узкие бедра при широких плечах и наоборот. И еще у кого-то попа большая, а у кого-то маленькая.

Случившееся с Саарти Баартман сегодня кажется нам чудовищной историей из далекого прошлого. Хочется думать, что мы переросли и Норму. Однако реальность вокруг говорит о том, что представления о нормальном и ненормальном чрезвычайно долговечны и продолжают жить в нашем сознании даже в отсутствие формирующих и регулирующих нормы музейных кураторов и скульпторов. Сегодня Норма, может, и не взирает на нас свысока в музеях гигиены, но зато она всегда прячется в примерочных магазинов, на страницах журналов и в бесконечных лентах соцсетей.

Тиражирование

При всем своем могуществе и головокружительных прибылях индустрия готовой одежды сравнительно молода, а стандартная размерная сетка еще моложе[186]. Вплоть до XIX в. вещи изготавливались так, как сегодня шьют разве что одежду от-кутюр — для конкретного человека и вручную. До XIV в. европейский костюм не предполагал ничего облегающего, все вещи были свободного кроя и легко поддавались подгонке. Каждый предмет одежды был рассчитан на многолетнюю носку, а при пошиве учитывались потенциальные изменения в фигуре его хозяина. У абсолютного большинства людей были всего одна-две туники, рубахи или пары штанов за всю взрослую жизнь. Относительная безразмерность и долговечность средневековой одежды объяснялась тем, что процесс ее изготовления был чрезвычайно трудоемким: каждую вещь не просто приходилось шить вручную — нужно было сначала спрясть шерсть и изготовить ткань и фурнитуру для ее пошива.

Промышленная революция в конце XVIII в. значительно упростила производство ткани. Был изобретен механический ткацкий станок, появились хлопчатобумажные и шерстяные фабрики, готовые ткани стали доступными для большого количества людей. Это был поистине титанический сдвиг[187]. Процесс изготовления одежды стал проще, а труд портного — дешевле, потому что значительная часть его работы теперь оказалась делегирована низкооплачиваемым рабочим текстильных мануфактур. Дорогие мастера теперь шили сложные, искусно декорированные костюмы для богатых людей, швеи средней руки работали на дому, по стандартному раскрою изготовляя одежду для рабов Юга, шахтеров Запада и скромных джентльменов Новой Англии[188]. В 1850-е гг. производство одежды стало еще проще и дешевле благодаря массовому распространению швейных машинок. Вещи теперь производились в невиданных до этого количествах[189].

Как и многие другие вещи и технологии, первые стандартные размерные сетки были разработаны для нужд армии. Наполеону — он и тут был новатором — было необходимо одеть в военную форму сотни тысяч мужчин. Сшить ее каждому индивидуально не представлялось возможным. С аналогичной проблемой столкнулись британцы в Крымскую войну и американцы в Гражданскую. Решалась проблема примерно одним способом. Приблизительное представление о пропорциях мужчины можно получить по обхвату его грудной клетки, думали военные чиновники. И разрабатывали для военной формы стандартный размерный ряд, исходя из одного этого показателя.

В мирные годы XIX в. разработанную в армии систему размеров внедрили в серийное производство