«Коль дожить не успел…» Воспоминания о Владимире Высоцком - Игорь Васильевич Кохановский

Володя не скрывал своего удовольствия, что вот как у него и тут «все схвачено».

Просидели мы в сауне почти до вечера, а потом отправились в ресторан «Узбекистан», что на моей памятной Неглинке. В общем, как говорится, расслабились по полной программе.

Чуть забегая вперед, скажу, что и одну из наших последних встреч мы провели с ним в сауне.

1 мая 1977 года мне надо было по делам заехать к сводной сестре моей жены Елене Силантьевой, чей муж работал в «Известиях». У этой газеты был свой Дом творчества в Красной Пахре, и вот туда мне пришлось ехать.

…На парковочной площадке Дома творчества одиноко и гордо красовался Володин «Мерседес» болотного цвета. Припарковавшись с ним рядом, я подумал, какая же нескладная, какая-то кургузая моя «Волга» рядом с его элегантной машиной. Мне вдруг вспомнилось описание Гоголя мебели в доме Собакевича, где стол, табурет, каждый стул словно кричал «и я Собакевич»… Вот и моя машина словно кричала «я совок, я самый настоящий совок»…

Выйдя из машины, я чуть ли не столкнулся с Володей. Обнялись.

– Васёчек! Ты как здесь?

– Да надо, по делу. А ты?

– Понимаешь, Марина приехала на три дня. А тут праздники. Куда деваться… И вот Надеин, читал, наверно, такого, пригласил сюда. Слушай, я сауну заказал. Говорят, здесь она отличная. Пойдем.

– С удовольствием. На минутку только зайду к Силантьевым.

И мы засели в сауне. Парились и не могли наговориться. Давно, с год не виделись. В основном говорил Володя, и все о своих проблемах: запретах на официальные концерты, о выбрасывании уже написанных и записанных песен из фильмов, о неутверждениях на ту или иную роль в картинах, куда его звали и хотели снимать режиссеры, но не позволяло этого руководство киностудий.

У меня вроде все было неплохо. Я стал известным поэтом-песенником (ненавижу это словосочетание, но от него никуда не деться), в ходу у меня на то время было несколько хитов, что приносило приличные деньги. Печатал стихи, правда, очень редко, но меня это не очень огорчало тогда, ибо причина была почти не зависящая от меня: я просто писал такое, что в то время не печатали по идеологическим причинам. Писал «в стол», а это не вдохновляет, а даже совсем наоборот. К тому же надо было быть, как теперь сказали бы, в определенной тусовке, входить в компанию тех, кто тусуется вокруг какого-нибудь журнала. А я сроду был волком-одиночкой, ни с кем особо не общался, что, в свою очередь, тоже затрудняло публикацию стихов.

Короче, я слушал Володю, и столько было в его словах горечи и обиды на происходившее с ним, что мне как-то неловко стало за то, что у меня жизнь просто «малина» по сравнению с его проблемами, и казалось даже странным, что он до сих пор не запил. А он «держался на торпедах» – вшитых в верхнюю часть ягодиц «спиралях», которые уберегали от желания выпить.

На теле – он мне показал – это было что-то вроде темной родинки величиной со спичечную головку.

Особенно он переживал, что не вошла в фильм «Как царь Пётр арапа женил» его гениальная песня «Купола».

– Понимаешь, Васёчек, она должна была идти на титрах, и весь бы смысл картины был бы намного глубже, он был бы про державу, «что прокисла, опухла от сна», которую Пётр хоть и поднял на дыбы, да лошадь увязла по стремена в жирной да ржавой грязи… Ужасно обидно…

Просидели мы с ним в сауне часов пять. Когда пришли к Надеиным, Марина была вне себя от злости. Еще бы, приехала на три дня, а муж сгинул куда-то чуть ли не на весь день. Мне было неловко, что я тому причиной, я тихонько, чтоб никто не слышал, извинился перед ней. В ответ она только улыбнулась своей очаровательной улыбкой.

А в то лето 1968-го Володя вскоре уехал куда-то в Сибирь сниматься вместе с Валерой Золотухиным в фильме «Хозяин тайги».

Где-то в конце августа – звонок.

– Васёчек, привет! Как хорошо, что я тебя застал.

– Привет. А ты откуда?

– Я с Казанского вокзала. Только приехал. Ты будешь дома?

– Да.

– Тогда я еду к тебе.

Едва он вошел, весь какой-то нетерпеливый, с гитарой за плечами, сел, закурил и сказал:

– Хочу тебе кое-что показать…

И я услышал:

Протопи ты мне баньку по-белому…

Он закончил петь, а я сидел и молчал. Потом попросил еще раз.

– Васёчек, мне кажется, – наконец, заговорил я после короткой паузы, – что все, бывшее до этой песни, – все это была разминка. А настоящее – только начинается.

– Ты знаешь, Васёчек, и мне так кажется.

Вскоре приехала Марина (моя Света уже была в Москве), и у нас начались бесконечные посиделки то у меня, то у Феди Фивейского в мастерской, то еще у кого-то. Володе хотелось показать Марине, какой у него замечательный круг друзей, людей творческих и потому интересных.

Но чаще всего Володя с Мариной были у меня. Марине очень понравились моя мама, и они часто вдвоем в другой комнате подолгу о чем-то говорили. А когда мама на кухне начинала что-то нам готовить к столу, Марина непременно тут же говорила:

– Надежда Петровна, я хочу вам помочь…

На что мама, конечно, говорила «не надо», но Марина всегда умела настоять на своем.

Володю моя мама очень любила, знала все его слабости, но никогда не осуждала, а принимала таким, каким он был. Правда, нередко подтрунивала над ним, прозвав «многостаночником». Ведь когда появилась Марина, у Володи еще продолжались отношения с Татьяной, да и с Люсей он не собирался расходиться. Бывало, спросит его:

– Ну, что, многостаночник, как дела? Управляешься?

– Ой, Надежда Петровна, и не говорите… С трудом…

В доме на улице Горького у нас с мамой было две комнаты – большая, метров двадцать с лишним, и маленькая, метров десять. И были еще очень милые соседи, занимавшие две остальные комнаты в квартире. И была очень большая кухня, куда Володя любил выходить покурить и побыть одному, подумать о чем-то о своем или поболтать с мамой, когда она что-то нам готовила.

В один из дней, когда они с Мариной были у меня, когда ко мне только что приехала Света, я, выходя из маленькой комнаты (она была рядом с кухней), услышал обрывок Володиной фразы (он