Анна среди индейцев - Пегги Херринг

— Уберите от меня свои грязные лапы! — вырывается Котельников.

— Осторожнее, госпожа Булыгина! Не сопротивляйтесь! Вам с ними не сладить! — кричит Яков.

Но он не понимает, что даже если бы я желала сопротивляться, то не смогла бы. Мое тело превратилась в желе.

Мы плывем вверх по течению реки в маленьком челноке. Я сижу на жестком дне, руки цепляются за борт. Кровь на губе подсыхает. Толкнувший меня колюж сидит передо мной и, напрягая все силы, гребет против течения.

Нас сопровождают еще два челнока, в которых сидят шесть колюжей. Почему царь послал столько людей? Куда мы направляемся и почему?

Река мягко изгибается. Челнок слегка кренится, проходя изгиб. Впереди из воды торчат многочисленные ветви полузатопленного упавшего дерева. Стоит ли мне перепрыгнуть на него? Если я достану, то, возможно, оно поможет мне выбраться на берег. Или колюжи убьют меня до того? Не успеваю я решиться, как мы проплываем мимо и становится поздно.

У реки каменистое дно, которое показывается, когда вода не отражает свет. Мимо пролетает перышко. Обрамляющий реку тростник сгибается, словно наклоняет голову при виде проходящей мимо похоронной процессии. За ним повсюду чернеет лес. Если меня ждет конец, пусть он будет быстрым и безболезненным. Я закрываю глаза. Челнок плывет вперед против течения. Затем я слышу хруст, потом еще раз. Идущие впереди челноки пристали к берегу. Наш скрежещет, цепляясь за тростник, и тоже останавливается.

С противоположного берега доносится мужской голос:

— Сюда!

Я поворачиваюсь и не верю своим глазам.

Николай Исаакович. Американец. Тимофей Осипович и его верный Кузьма Овчинников. Все здесь. Все. Тимофей Осипович раздвигает камыши и встает у самой кромки воды.

— Госпожа Булыгина, вы не ранены? — спрашивает он.

Приказчик говорит звучным голосом и в кои-то веки серьезен, обращаясь ко мне. Я смотрю на мужа. Тот стоит за камышами и не сводит с меня глаз. Его лицо искажено болью. Он выглядит осунувшимся и почти одичавшим с его отросшей бородой. Где его шинель? Его глаза блестят — неужели он вот-вот заплачет?

— Все хорошо, — кричу я. — Со мной все хорошо. Коля?

У меня текут слезы.

— Аня! — кричит он срывающимся голосом. — Ох Аня!

Пошатываясь, он подходит к краю воды и так сильно наклоняется вперед, что на мгновение мне кажется, что он сейчас прыгнет в реку.

Все члены команды грязные и выглядят изможденными. Щеки ввалились, под глазами залегли темные круги. Одежда изношена и порвана. Алеуты босиком.

Я поднимаюсь на коленях в челноке и усилием воли заставляю себя перестать плакать.

— Коля, со мной все в полном порядке.

— У тебя кровь!

Я дотрагиваюсь до свежего рубца.

— Пустяки, — говорю я.

— Что они с тобой сделали? Кто это сделал? Я убью его.

— Это произошло случайно, — отвечаю я. — Мне не больно, — я боюсь, что встреча плохо закончится, если он не успокоится. — Все хорошо, — у меня получается слабо улыбнуться.

— С остальными все в порядке? — спрашивает Тимофей Осипович.

— Да. Они остались в доме. Мы ждали.

Теперь все кажется ясным. Колюжи нас отпускают. Меня — первой, и хотя я не понимаю почему, это не важно.

— Идемте. У нас все еще есть время добраться до «Кадьяка». Тимофей Осипович, пожалуйста, скажите, чтобы они перевезли меня на ваш берег.

Команда ерзает. Что-то не так, и мои слова привели это что-то в движение. А потом я замечаю.

— Где Харитон Собачников? И где Жучка? Жучка! — зову я. Она не бежит ко мне, но прежде чем я успеваю позвать снова, Тимофей Осипович кричит:

— Госпожа Булыгина, пожалуйста, помолчите, пока мы договариваемся о вашем освобождении.

— Что вы имеете в виду?

— Нам нужно договориться о вашем освобождении. Проявите терпение. Они многого просят взамен, но, возможно, мне удастся их вразумить.

— Коля? — Я стараюсь, чтобы голос звучал невозмутимо. — О чем он?

— Помолчи, Аня.

Тимофей Осипович на краю берега говорит:

— Макук.

Я узнаю это слово: он произносил его, когда проводил обмен с колюжами, давшими нам палтус. Мужчина из другого челнока что-то говорит в ответ. Наш приказчик отвечает ему.

Джон Уильямс выступает вперед. Его ярко-рыжие волосы прилипли к голове, шапка наверняка давно пропала. Он держит сверток нанки. Сверху лежит, свернувшись, нитка бус. Американец нервно оглядывается на мужа.

Тимофей Осипович продолжает говорить, размахивая руками, чтобы подчеркнуть слова. Колюжи молчат. Наконец мужчина из другого челнока что-то кричит.

Тимофей Осипович пожимает плечами, затем кивает плотнику Ивану Курмачеву. Тот становится рядом с Джоном Уильямсом. В его руках свернута черно-зеленая шинель. Моего мужа.

Тимофей Осипович снова обращается к колюжам, но что бы он им ни говорил, его слова не действуют. Колюжи не убеждены. Наконец колюж из другого челнока что-то рявкает. Тимофей Осипович тяжело вздыхает и говорит Овчинникову:

— Неси сломанное. Они все равно не поймут.

Овчинников роется в своем узле и вытаскивает оттуда ружье. Протягивая его колюжам, он занимает место рядом с Джоном Уильямсом и Иваном Курмачевым.

Колюжи обмениваются взглядами, потом поднимают весла. Наш челнок отталкивается от берега и поворачивается по течению.

— Стойте, — кричит муж.

— Стойте! — кричу я. — Нет!

Мы останавливаемся. Челноки снова пристают к берегу. Но теперь мы в сажени или двух ниже по течению.

Неужели они не хотят того, что мы предлагаем? Почему? Они не могут знать, что ружье сломано, значит, дело в чем-то другом.

— Отпустите меня! — умоляю я. Показываю вверх по течению, туда, где стоит мой муж с остальными. — Гребите! Ну же, гребите. — Я пытаюсь изобразить с помощью невидимого весла в руках, чего хочу от них. — Пожалуйста!

Но мы остаемся на месте.

— Дайте им эти ружья, — кричит муж. — Я приказываю. Сейчас же!

— Это было бы неразумно, — отвечает Тимофей Осипович.

— Я хочу, чтобы мою жену освободили. Дайте им четыре ружья.

— Мой дорогой капитан, как вам отлично известно, у нас всего по одному годному ружью на человека. Если что-нибудь сломается, у нас нет ни единого инструмента, чтобы починить. Они — все, что сохраняет нам жизнь.

— У нас полно ружей, — кричит муж. — Нам не нужно по одному на каждого.

— Может статься, вы и правы, — холодно отвечает Тимофей Осипович. — Но если мы дадим им четыре ружья, они используют их против нас. Может быть, уже сегодня. Кого вы первым желаете видеть убитым нашим собственным оружием? Его? — он показывает на плотника Курмачева. — Или его? — показывает он на Джона Уильямса, чье лицо становится еще бледнее.

— Довольно! — кричит муж. — Вы заходите слишком далеко.

— Прошу меня извинить. Я ослушаюсь вашего приказа.

Муж подбегает и становится перед Курмачевым.

— Дай мне свое ружье.