Президент планеты - ЧБУ
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда невидимая рука подняла шприц и начала вкачивать содержимое в замкнутую тёмную полость черепа Артура, ниптонги почувствовали химический состав крови и принялись за выполнение задачи: они плавали внутри человеческого мозга и искали миндалевидную зону – она была найдена быстрее, чем шприц оказался полностью опорожнён. Последние из них выплывали из шприца уже по собственной воле, движимые общей целью.
С помощью манипуляторов ниптонги стали объединяться сначала в группы по двое, затем по трое и больше, образуя резисторы и транзисторы. Следом они начали собираться в цепи, образуя мельчайшие элементы думательной машины – биты. Сами по себе они были глупы, это были четырёхрукие создания, внутри которых помещалось всего две команды: искать и объединяться. По отдельности они бы даже не смогли ответить, чему равняется квадратный корень из четырёх, но вместе они обладали колоссальной вычислительной мощью.
Четверть миллиона ниптонгов объединились в сеть для поиска любых повреждений мягких тканей, пятьсот тысяч начали прощупывать кору головного мозга в поисках активных участков, использующихся для запоминания информации. Десять миллиардов отправились вниз по артериям в двухминутное приключение за костным мозгом. Треть основной массы, состоящая из двухсот квадриллионов, распространилась по всей черепной коробке и составила частичную 3D-модель миндалевидной области с трансорными путями, проходящими по зоне таламуса к коре.
Восемь квадриллионов ниптонгов построили оперативную память, восемьдесят квадриллионов – процессор с общей вычислительной мощностью в двадцать терафлопсов. Триста сорок квадриллионов – базу данных для хранения информации, оставшиеся – систему перехвата нервных импульсов.
Дыру в черепной коробке, откуда минуту назад сочилась кровь, заткнули пробкой из искусственной кости и сверху закрыли кожей. Помимо еле заметного рубца, который затянется через неделю, и нескольких швов, на затылке не осталось даже намёка на недавно проведённое вскрытие черепа.
Темнота начала отступать, Артур пришёл в себя по пути в палату. Он лежал на каталке в халате слишком большого размера. Два санитара катили его по коридору, изрисованному мультяшными существами. Сознание Артура было абсолютно чистым: он не помнил, что делал утром и как давно ходил в туалет. Однако ощущалось нечто необычное, чего раньше точно не было: каждый раз, когда он закрывал глаза, мир не исчезал, продолжая существовать перед мысленным взором, словно он смотрит не на мутное воспоминание, а на качественную видеосъёмку. Его уже привезли в палату и переложили на койку у окна, а он до сих пор как будто находился в коридоре.
Каждая картинка, которую Артур видел минуту назад, отложилась в памяти, как фотография высокого качества. Он помнил, что у весёлого слона правый глаз чуть больше левого, а на его хоботе ровно одиннадцать морщин. Самолёт с глазами вместо ветрового стекла улыбался двумя кривыми зубами, а на борту была надпись иероглифами, которые Артур не понимал, однако их форма отложилась в памяти идеальной печатью. Он не сомневался: если однажды выучит этот язык, то вспомнит эти иероглифы и сможет их перевести.
Словно кто-то вставил ему в голову человечка с красками и хлопковым холстом и этот человечек зарисовывает всё, что видит. Крошечный компьютер в его голове даровал ему фотографическую память вместо повреждённой, естественной. Теперь Артур был уверен: он больше никогда и ничего не забудет.
Гибралтар. Перепелиные яйца
Минул второй день на улице. Дарвин ходил от одного мусорного бака к другому и заглядывал внутрь в поисках еды. За весь вчерашний день он съел лишь половину заплесневелого апельсина и настолько старый хот-дог, что даже опарыша стошнило бы от его вида. Несколько минут Дарвин раздумывал, не выпить ли прокисшее молоко, найденное у маленького отеля, принадлежащего аэропорту. Дарвин сделал один глоток горького, отвратительного молока и еле сдержал рвоту.
Его нежный желудок не привык к такой еде. Весь день его мутило, а вечером поднялась температура и так кружилась голова, что Дарвин мог лишь сидеть на земле, потому что падал каждый раз, как пытался встать. Несколько раз он отключился, когда пытался выпрямиться в полный рост, приходилось передвигаться сгорбившись. Ему было жарко и холодно одновременно, он потел, и его бил озноб.
Ближе к полуночи Дарвина стошнило чем-то белым. Желудочный сок опалил горло, ужасная вонь ударила в нос. Ему приходилось стоять на четвереньках, чтобы не потерять равновесия. Мир плыл перед его глазами, и Дарвин думал, что это его последняя ночь.
Живот прихватило неожиданно, когда Дарвин уже ложился спать и выбирал подходящую позу, в которой найдут его бездыханное тело. Он лежал на боку и был настолько слаб, что даже не смог снять шорты. Ужасные хлюпающие звуки раздались в районе ягодиц, и он почувствовал, как тепло разливается вдоль ног и живота.
Во сне ему пришли бредовые видения, рождённые его подсознанием, умирающим в муках. Дарвину казалось, что весь мир превратился в зловонные испражнения и он вынужден плавать в целом океане коричневых фекалий. Ему необходимо было держаться на плаву, чтобы не утонуть. Но силы заканчивались, и когда их совсем не осталось, Дарвин пошёл ко дну, хватая ртом воздух.
Наутро его разбудила автоматическая мусороуборочная машина. Это была самоходная платформа на восьми колёсах, с огромным жёлтым контейнером и без кабины для водителя. Дарвин перекрывал ей проезд, и она включила сирену, от которой готова была лопнуть голова.
Силы немного вернулись, но не настолько, чтобы подняться на ноги. Пришлось укатиться в сторону и продолжить лежать. Неимоверным усилием воли Дарвин заставил себя встать сначала на колени, а затем на ноги. Если бы он не опирался о стену, тут же упал бы обратно. Все его шорты и нижняя часть майки покрылись коричневой коркой. Грязные ладони он вытер о металлическую решётку на окне первого этажа.
Всё, о чём он мечтал, – это о врачах, которые засунут ему в рот трубку и высосут из него всю ту испорченную еду, которую он вчера съел. Уж лучше было совсем ничего не есть, чем питаться прокисшими продуктами.
О доме Дарвин вспоминал как о чём-то далёком. Ему начинало казаться, что он и не жил никогда в большом особняке и не было у него личного повара, знающего, что он любит. Дарвин готов был отдать большой палец на правой руке, лишь бы снова съесть любимый сэндвич с иберийской ветчиной и сыром «Пулье». А большой палец на левой руке – ради десяти минут в ванной.
Дома у Дарвина было отдельное крыло, принадлежащее только ему. Там была собственная гардеробная,
