Проклятие Шалиона - Лоис МакМастер Буджолд

Ну что ж, это лучше, чем сдохнуть от попавших в задницу браджарских стрел!

И все-таки он не забыл, что в конце нужно вежливо – насколько это возможно – произнести:

– И благодарим тебя за твои благословенные дары, Бог межсезонья.

Так Кэсерил говорил перед сном, когда был еще ребенком.

Помоги мне! Помоги мне! Помоги!

О Боги!

Пламя свечи метнулось в сторону и погасло. Темнота навалилась на него и поглотила – всего, без остатка…

12

С неимоверным усилием он наконец расклеил веки и открыл глаза, невидящим взглядом всматриваясь в нависшее над ним серое пятно, окаймленное черным. Облизав запекшиеся губы, сглотнул. Под ним были жесткие доски настила, и он чувствовал спиной их грубую поверхность. Воспоминания минувшей ночи навалились на него.

Я жив? Я жив. Значит, у меня ничего не вышло…

Он потянулся вправо, нащупал небольшую кучку перьев и отдернул руку. Воспоминания об ужасе, испытанном ночью, отдались тупой болью в животе. Его трясло от пронизывающего липкого холода. Так холодны только трупы. Но он был жив. Он дышал. И был жив и дышал, конечно, Дондо ди Джиронал. И это было утро его свадьбы.

Несколько попривыкнув к сумеркам, царившим в этот ранний час под крышей башни, он заметил, что здесь он не один. На грубых перилах, которыми был увенчан настил, сидела дюжина ворон; они сидели и тихо и молча глядели на Кэсерила.

Кэсерил потрогал лицо. Нет, ран на нем не было, ни одна из ворон пока не попробовала его клюнуть.

– Нет уж! – прошептал он, с трудом шевеля дрожащими губами. – Мной вам не позавтракать. Простите.

Одна из птиц взмахнула было крыльями, но прочие, услышав голос Кэсерила, даже не шелохнулись. Даже когда он сел, никто из них не попытался взлететь.

И все-таки ночной мрак не до конца вытеснил из его сознания странное видение, что явилось к нему перед тем, как он без чувств упал на настил. Ему виделось, что он – Дондо ди Джиронал, и что он пирует вместе со своими друзьями и продажными женщинами в каком-то зале, и зал залит светом, стекающим с золотых светильников, а на столе сияют серебряные бокалы, и он протягивает к ним свои толстые руки, увешанные кольцами. И вот он произносит похабный тост за девственность принцессы Изелль, с которой ей назавтра предстоит расстаться, и пьет… И вдруг кашель поражает его легкие, а в горле – словно раскаленные иглы, которые пронзают его плоть… И горло вдруг вспухает, и вздутие перекрывает дыхание, и он начинает задыхаться, как будто кто-то душит его изнутри… Разгоряченные физиономии его приятелей начинают кружиться вокруг, а их смех и шутки вдруг сменяются криками ужаса, когда они понимают, что его побагровевшее от удушья лицо – это не шутовская маска. Крики, звон посуды, чей-то шепот: Это яд! Это яд! Но ни одно слово уже не в состоянии вырваться из его рта, проскользнув мимо распухшего языка – только конвульсии, бешеный стук сердца, острая рассекающая боль в груди и темени, черные облака в глазах, пронзаемые красными молниями, и – мрак…

Это всего лишь сон. Если я жив, то жив и он.

Кэсерил повернулся набок, свернувшись полукольцом вокруг точки ноющей боли, заполонившей его живот. Больше ни на что сил у него не достало. Стая ворон по-прежнему бесстрастно взирала на него. Постепенно до Кэсерила дошло, что он каким-то образом должен возвращаться. А обратный маршрут он не продумал.

Он может спуститься вниз по строительным лесам. И что? Окажется на поверхности толстого слоя птичьего помета, который собирался там долгие годы, станет кричать, стараясь, чтобы голос его пробился сквозь глухую каменную кладку. Но кто его услышит? А если услышат, то примут его голос за отзвук вороньих криков или за вой призраков, населяющих башню.

Придется возвращаться тем же путем, которым пришел.

Кэсерил с усилием встал, держась за перила, и, потянувшись, расправил затекшие мышцы. Даже теперь вороны никуда не улетели – ему даже пришлось отодвинуть парочку рукой, чтобы освободить небольшое пространство перил. Они с отвращением захлопали крыльями, но не произнесли ни звука. Он подоткнул свою коричневую тунику под пояс, взгромоздился на перила и, ухватившись за край кровли, стал подтягиваться наверх. Несколько тошнотворно-ужасных мгновений, в течение которых он беспомощно болтал ногами в воздухе (но руки у него были сильные, а тело сухое и стройное), и вот он уже лежит животом на поверхности крыши, тяжело отдуваясь. Туман был настолько плотен, что из-за него не было даже видно замкового двора. Раннее утро, понял он. В эти часы в последние дни осени бодрствуют лишь самые низшие из замковой челяди. Вороны мрачно последовали за Кэсерилом, вылетев одна за другой через прореху в крыше и усевшись на черепицу и камни. С самым внимательным видом они принялись наблюдать за его действиями.

Чего они ждут? Что он решит прыгнуть на крышу главного здания, а они, мстя ему за свою погибшую подругу, бросятся на него, начнут дружно бить крыльями, чтобы он сорвался и разбился о камни двора? А может быть, не дожидаясь этого, самому прыгнуть вниз – и пропади все пропадом? Резкая боль комком скрутила ему желудок, блокируя дыхание.

Он бросился бы вниз, но вдруг смерть не примет его в свои объятья, и он останется беспомощным калекой? Это страшнее, чем смерть. И эта мысль толкнула его к карнизу крыши и дальше – к краю кровли главного здания. Прыгнув, он неимоверным усилием, едва не разрывая сухожилия рук, зацепился за крышу и, подтянувшись, перевалил на ее поверхность свое жилистое тело.

Кэсерил не помнил точно, через какое из мансардных окон он вылезал на крышу накануне вечером. А вдруг кто-то, прогуливаясь по коридору, обнаружил, что окно не заперто, и закрыл его? Дюйм за дюймом пробираясь по крыше, он пробовал одно окно за другим. Вороны следовали за ним по пятам, вышагивая по черепице и краям водосточных желобов, временами поднимаясь на крыло и перелетая с места на место. Туман серебряными каплями оседал на их перьях, на бороде Кэсерила, блестел цехинами на его черном плаще. Четвертое по счету окно подалось под его ладонями и открылось. Это был какой-то чулан. Перевалившись через подоконник, Кэсерил скользнул внутрь и захлопнул окно перед самым носом своих провожатых, двое из которых хотели было