Анна среди индейцев - Пегги Херринг

где они зацепились за ветку, когда я работала. Я чиню одежду столько, сколько нужно, но ткань такая тонкая и так часто рвется, что в некоторых местах она не расходится только из-за наложенных мной ниток.

К тому же теперь я нахожу платья из кедровой коры с их бахромой и узорами довольно красивыми.

Инесса со второй девушкой помогли мне надеть обновку. Они показали мне, как платье должно сидеть на плечах, и надели на меня пояс, не дающий ему упасть. Инесса терпеливо распутала мне волосы и заплела в косу, нисходящую по спине, как у нее. Я чувствовала себя почти обнаженной без сорочки, с голыми руками и ногами. Но накидка из кедровой коры прикрыла мне плечи и обеспечила приличия.

Закончив, они обошли вокруг меня, подтыкая платье в тех местах, где оно торчало, и убирая выбившиеся пряди волос. Моим единственным зеркалом были их лица. Вопреки моим опасениям, их выражения удивили меня и обрадовали.

Едва лодки выходят из бухты, волны начинают поднимать и опускать нас, словно корзину. Однако эти челноки крепкие и тяжелые, у меня нет ощущения, что они сейчас перевернутся. Я сижу неподвижно, пригнувшись, чтобы укрыться от ветра, и слушаю песни, сопровождающие нас.

Мы проплываем мимо островков с вершинами, опушенными деревьями, и длинными отлогими берегами. Чайки летят за нами, потом сворачивают в сторону суши. Дальше от берега покачиваются на волнах маленькие черные пичужки, похожие на китайские чайники. На плоских камнях под одним столбчатым утесом развалились тюлени. Они поднимают головы, чтобы посмотреть на нас, но, видимо, решают, что мы слишком далеко и потому менее достойны их внимания, чем солнце.

С другой стороны от нас открывается океан, бесконечный, как ночное небо, и такой же красивый сегодня.

Мы плывем, пока не появляется наконец едва различимый дымок, поднимающийся над деревьями. Лодки поворачивают в его сторону, к устью ведущей к нему реки.

Это деревня квилетов, где я в последний раз видела Марию.

Среди криков морских птиц слышен отдаленный бой барабанов, слабый, как струйка дыма. Когда мы приближаемся и он становится громче, гребцы начинают опускать и поднимать весла в такт. Наконец мы уже можем разглядеть лица людей, ожидающих на берегу.

С одного края стоит Мария. А рядом с ней — Иван Курмачев, плотник. И американец Джон Уильямс, такой бледный и тонкий, что со своими рыжими волосами он похож на свечу. Они видят меня? Я машу. Я и не догадывалась, что они будут здесь.

Мария подходит к кромке воды, ее рот широко растянут, глаза превратились в узкие щелки.

— Вы сказали, что вернетесь, но я не думала, что это будет так скоро.

Я беру протянутую мне руку и снова падаю в ее объятия, чувствуя хрупкие кости ее спины.

Тимофея Осиповича обступают мужчины. Они обхватывают его и не выпускают. Овчинникова с двумя алеутами тоже затягивают в переплетение объятий. Все вместе они сейчас напоминают гнездо осьминогов.

А потом я понимаю.

Его нет. Моего мужа здесь нет.

Я поворачиваюсь к Марии. Едва дыша.

— Он здесь, — говорит она. — Не волнуйтесь.

— Где?

— На рыбалке, — отвечает она. — Дальше по берегу.

— Когда они вернутся?

Никто не знает.

Моряки кажутся еще более исхудавшими и потрепанными. Их одежда стала еще грязнее и превратилась в лохмотья. Однако их лица светятся от радости, и это меня успокаивает. Мы уже не те, какими были, когда бриг сел на мель, но нежность в их улыбках и объятиях напоминают о братстве, царившем на корабле. Это возрождает во мне уверенность. Мы справимся с нашими бедами.

Мария изменилась меньше всех. Самое заметное новшество — это подвеска из нанизанных на жилу бусин у нее на шее. Эти длинные белые бусины, перемежающиеся синими, лежат между обвисших грудей, как памятник более счастливым временам. Сложно смотреть на эту часть ее тела, не думая, какой она была в молодости, какие надежды питала.

Я спрашиваю:

— Где вы были? Что случилось?

Мужчины смотрят друг на друга, и по их взглядам, полным страха, гордости, неуверенности и смятения, я понимаю без слов, что им многое пришлось пережить — как и мне — и они не знают, с чего начать. Плотник Курмачев говорит первым:

— Мы были полны решимости сохранить свободу, но, как видите, потерпели неудачу. Мы пытались сбежать по морю. Луна в ту ночь была настроена враждебно, она едва проглядывала сквозь прорехи в облаках, словно дразнила нас. Было слишком темно, чтобы пускаться в плавание.

Они построили лодку, но ее перевернул прибой. Они едва не утонули. Кое-как выбрались на берег. Но потеряли все свои вещи.

— С того момента у нас не оставалось выбора, — говорит, растягивая слова, американец. — Мы сдались колюжам.

— Если бы я послушал вас, госпожа Булыгина, в тот день на реке, — говорит Курмачев, — моя фляжка была бы со мной. Но у каждого свой жребий!

Все они говорят одновременно. Соглашаются, возражают, объясняют, уточняют, противоречат друг другу, преувеличивают и обмениваются насмешками. Передо мной выложено несколько правд, и я могу выбрать ту, которая мне более по душе. Некоторые соответствуют моей истории, другие — нет. Некоторые рассказаны тихо, другие — громко и страстно. Я не знаю, чья правда более заслуживает доверия. Но от удовольствия вновь слышать их голоса чувствую себя легко, как перышко, парящее в воздухе.

Дом усатого тойона битком набит как жителями соседних домов, так и гостями из других селений. Сестра Маки с ее серебряным гребнем сидит с несколькими женщинами возраста моей матери на лавке возле опоры. Мурзик ведет долгий разговор с Тимофеем Осиповичем. Они уже встречались, и я догадываюсь, что это приказчик дал Мурзику платок, который вызвал гнев царя чалатов. Бровастый, который был ранен, тоже здесь. Он не просто приехал на свадьбу, он — жених, женится на дочери усатого тойона.

Он в набедренной повязке, прикрытой вместе с верхней частью ног нарядным передником. На переднике вышиты диковинные создания колюжей: поверху тянутся животные с длинными мордами, вроде волков или медведей, а под ними — зубастые существа с огромными бровями, похожими на его собственные, и раскрашенными, как шахматная доска, шеями. Передник достаточно большой, чтобы закрыть шрам. Еще на бровастом новая красная рубашка, которую он мог взять только у нас.

Николай Исаакович возвратился с рыбалки, когда мы только успели отогреться у очага. Холод после морского плавания покинул мое тело. Тимофей Осипович окликнул Николая Исааковича, едва тот зашел, и он остановился. Услышав знакомый голос, он улыбнулся, нашел лицо приказчика, подошел к нему через зал, и