Анна среди индейцев - Пегги Херринг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Воздух звенел от криков чаек. Они кружили друг над другом, описывая в небе спирали. Одна слетела к поверхности моря и тут же снова взмыла вверх, держа в клюве трепыхающуюся блестящую рыбину. После чего полетела прочь, преследуемая дюжиной своих сородичей, жаждущих отобрать ее добычу.
На берегу уже собралось много людей, а на воде покачивались и сталкивались друг с другом челноки.
Юнец обвел рукой открывшуюся нашим глазам картину со словами:
— Аскали ксвоксва. Вали ададаласалас тил[51].
Курмачев протянул мне руку и помог забраться к нему на камень, откуда мне было видно всю бухту. Вода была странного голубого оттенка, пастельно-бирюзового, и дрожала, как холодец.
Бухта кишела рыбой. Ее было так много, что я могла бы пройти по спинам от одного берега к другому и даже не замочить ног.
Лодки были тяжело нагружены. Их борта едва возвышались над водой. Но нагружены они были не рыбой. Их наполняли какие-то белые ветки. Мужчины в лодках вытягивали эти ветви из моря.
Подводный лес водяного встречается лишь в сказках — даже моя матушка не поверила бы в его существование, — и я была не настолько глупа, чтобы подумать, будто на дне моря растут деревья. Тогда что это были за ветки? Это не плавник. Почему они белые? Два нагруженных челнока отделились от остальных и поплыли обратно в селение. Приведший нас юнец крикнул и помахал нам, подзывая к себе. Мы пошли за ним обратно по тропе через лес.
Вернувшись в деревню, мы стали ждать на берегу, когда два нагруженных челнока покажутся из-за поворота. Не успели они доплыть до берега, как началась разгрузка. Подошедшие к ним по воде мужчины набрали полные руки веток. Вода стекала по их торсу, когда они выходили обратно. Один приблизился ко мне. Я протянула руки, и он вывалил на них ветки.
Я пошатнулась под тяжестью. Слизнула попавшие на губы капли морской воды. Пытаясь ухватить охапку поудобнее, я опустила на нее глаза. Ветки блестели от покрывавших их белых, почти прозрачных шариков.
Икра.
Я узнала ее. Мы ели такую в Петербурге. Это была икра сельди.
Наверное, квилеты погрузили ветки в воду, чтобы сельдь отложила на них икру. Должно быть, они рассчитали, где именно их разместить, чтобы можно было собрать икру, не убивая при этом рыбу.
Интересно, что бы они сказали, если бы увидели, как мы собираем икру: как ловим исполинскую древнюю белугу, а потом убиваем ради пары ложек икры — и самок, и самцов, потому что их невозможно распознать, пока не вспорешь живот. Что бы они сказали, если бы узнали, что иногда мы бросаем рыбу собакам, потому что ее плоть слишком жестка и нам нужна только икра? При всей своей изобретательности и просвещенности мы так и не нашли способа собирать икру, сравнимого со способом квилетов.
Повернувшись, я последовала за остальными к дому со своей мокрой неудобной ношей.
Мы повесили белые ветки на перекладины для сушки рыбы, привязанные к стенам дома. Передали ветки детям, которые залезли с ними на самый верх. Освободившись от ноши, мы пошли обратно к лодкам за следующей партией и ходили так, пока все ветки не оказались висящими на перекладинах. Это заняло почти весь день.
После того как я заставляю мужа встать с постели, он ест, но я не могу. Мне не хочется. Еда, ее запах — один только вид того, как остальные жуют, — вызывают у меня отвращение.
Колюжка приносит мне огромную ложку какой-то мутной жидкости. На поверхности плавает что-то похожее на стружку. Она говорит:
— Ак, толилол, хиткволт са таксиит. Йикс токва кийатилвоксши кси каксаа. Хиксат аксакс либити чоотск[52].
Я беру у нее ложку и подношу к губам. Она теплая и смердит давно не проветриваемой спальней, поэтому я просто держу ее у подбородка, чтобы пар согревал лицо.
После завтрака Николая Исааковича с двумя другими моряками уводят. Я не знаю куда, как и они сами. В течение нескольких минут после того, как они выходят из дома, их голоса поднимаются и опускаются, а потом удаляются в сторону леса.
Вскоре меня тоже куда-то ведут вместе с женщинами и молодыми парнями, включая того юнца, который привел нас в бухту, где собирали икру, и который карабкался по измазанной жиром веревке на свадьбе. Какое-то время мы идем по тропе, ведущей вверх по течению. Когда она раздваивается, мы поворачиваемся спиной к ответвлению и начинаем взбираться в гору. Тропа идет то вверх, то вниз, но по большей части вверх. У меня болят ноги, и я жалею, что не поела перед уходом. Я отстаю, но юнец держится подле меня. Он бормочет:
— Хачитсиликс. Пилаклиликс[53].
И хотя слова мне непонятны, я слышу в его голосе подбадривание.
Медленно, но неуклонно я продвигаюсь вперед, пока мы не оказываемся перед обвалом. Груда скатившихся камней выглядит ненадежно. Я ставлю ногу на плоский овальный камень. Он соскальзывает. Я пытаюсь сохранить равновесие, а он катится дальше вниз. Вернувшись в устойчивое положение, я снова ищу, куда поставить ногу. Когда мы наконец перебираемся на ту сторону, мне необходимо отдохнуть.
Юноша говорит:
— Вас йапотала ксакси. Тсадасло ксвавикил[54].
Я улыбаюсь и тяжело дышу. Он останавливается и ждет. Кажется, он понял.
Потом он говорит что-то еще. Повторяет. Мне слышится что-то похожее на «хлопок». Он опять произносит это слово, на сей раз прижав руку к груди. Это его имя.
— Холпокит, — повторяю я, кивая.
Он смеется — наверное, я как-то не так выговорила — и повторяет еще раз.
— Холпокит, — снова говорю я, но у меня не получается произнести так же, как он.
Потом прижимаю руку к своей груди.
— Анна, — говорю я, стараясь произнести «н» как можно отчетливее.
Он повторяет в точности, как Мурзик:
— Ада.
— Приятно познакомиться, — говорю я.
Мы взбираемся дальше. Нужно ускориться, если мы не хотим потерять остальных.
Матушка как-то рассказывала мне об одной хорошенькой девушке с длинными черными волосами, которую она знавала в молодости. Галина была в лесу, когда услышала, как ее зовет дедушка.
— Но дело в том, — сказала мать, — что ее дедушка умер в прошлом году.
Галина знала, что это не может быть ее дедушка, поэтому побежала домой со всех ног. Но к тому времени, как она добралась до дома, ее волосы стали белоснежными.
— Каким образом? —
