Взгляд назад. Культурная история женских ягодиц - Хизер Радке

* * *

Пока ученые классифицировали и иерархизировали себе подобных, останки Саарти Баартман продолжали выставляться в 33-й витрине Музея естественной истории[113]. Они пробыли там больше века. В 1889 г. их на полгода вывезли из музея, чтобы экспонировать на Всемирной выставке в Париже, прославившей Францию и привлекшей 32 млн посетителей со всей планеты. В 1937 г. останки Саарти перенесли в парижский Музей человека, где они экспонировались до 1982 г., пока их после протестов посетителей не убрали во вспомогательный фонд. В 1994 г. останки были показаны широкой публике в последний раз — в Музее Орсе проходила выставка, называвшаяся «Этнографическая скульптура XIX в.». Кураторы, пользуясь языком рабовладельцев, по-прежнему называли Саарти Баартон Готтентотской Венерой. После смерти этой женщины прошло больше 175 лет, но посетители одного из самых знаменитых музеев мира все еще могли поглазеть на заспиртованные части ее тела.

В 1990-е, после долгих лет затишья, история Саарти Баартман вновь занимает центральное место в новостной повестке. Это случилось благодаря стараниям историка Сандера Гилмана, поэтессы Элизабет Александер, писательницы Сьюзен-Лори Паркс и южноафриканского юриста Манселла Апхема. Режим апартеида в ЮАР подходил к концу, когда Апхем привлек к фигуре Саарти внимание представителей народности гриква. Последние считали себя наследниками кой-коин и потому увидели в истории Баартман ключ к собственной идентичности. В 1995 г. вожди гриква обратились к Нельсону Манделе и французскому посольству с просьбой вернуть останки Саарти Баартман в ЮАР.

Мандела отправил в Париж на переговоры профессора Филиппа Тобиаса, палеоантрополога и одного из самых авторитетных южноафриканских ученых. Переговоры были сложными. Тобиас столкнулся с резким сопротивлением директора Музея человека. Тот возражал против возвращения останков Баартман, приводя два аргумента: во-первых, это создало бы прецедент (коллекция музея насчитывала тысячи человеческих костей и прочих останков, и директор не был намерен отдавать их все), во-вторых, прославивший французскую науку Жорж Кювье представал в этой истории в неприглядном образе расиста и колониалиста, повинного в сексуализированном насилии.

Переговоры продолжались шесть лет и казались зашедшими в тупик, пока в них не вмешался французский сенатор Николя Абу. Он подал на рассмотрение Национальной ассамблеи билль с требованием вернуть останки Саарти Баартман в ЮАР. Билль был одобрен единогласно, и в апреле 2002 г. Саарти наконец вернулась на родину, в небольшой южноафриканский городок Хэнки, где, как считается, она родилась.

В августе 2002 г. более 7000 человек собрались на панихиду по Баартман. Панихида сочетала в себе элементы погребальных практик народа кой-коин и христианской обрядности, что символизировало происхождение Саарти, ее обращение и крещение. Участники жгли особые травы для очищения воздуха, пели христианские гимны и играли традиционную кой-коинскую музыку, на гроб возлагали венки из алоэ. Президент ЮАР Табо Мбеки произнес надгробную речь, в которой Саарти Баартман провозглашалась символом истории Южной Африки. «Судьба Саарти Баартман — это судьба всего африканского народа, — сказал он. — Это история утраты нашей древней свободы». Затем на могиле сложили груду камней, как это было принято у кой-коин в XVIII в. Память Саарти наконец была почтена.

Баартман стала важным символом для ЮАР и африканских диаспор. В Южной Африке до сих пор ведутся споры об этой женщине и о том, как ее следует изображать. Десять лет продолжалась борьба за то, чтобы убрать из Кейптаунского университета статую Саарти, которую многие женщины считали оскорбительной. Недавно скульптуру наконец демонтировали, а носивший имя Сесила Родса{12} корпус, где она стояла, переименовали в честь Баартман. Но когда я спросила Номусу Махубу, южноафриканскую исследовательницу и активистку, считает ли она переименование корпуса своего рода победой справедливости, она ответила: «Никогда нельзя говорить об окончательной победе, потому что завтра у нас отберут какое-то другое право: один шаг вперед, два шага назад. Справедливость — это процесс».

Форма

Большая

Я посмотрела чуть ли не все костюмированные фильмы и телесериалы о XIX веке: о королеве Виктории, о борьбе чудаковатых жителей маленького городка с железной дорогой, все возможные экранизации Диккенса и Элиот, все версии «Маленьких женщин». Так я не только познакомилась с большинством характерных актеров BBC за последние полвека, но и нахваталась слов из лексикона Викторианской эпохи, в частности названий предметов нижнего белья. Эти кружевные, богато украшенные вещи из хлопка и китового уса часто служат для сценаристов визуальными метафорами женской судьбы. Вот огромные, тяжелые кринолины и нижние юбки, тянущие женщин к земле. Вот на экране появляются блумеры{13}, символ свободы и бунта. А вот корсет, его назначение — ограничивать и контролировать. Если героиня стремится освободиться или явить миру свою сексуальность, она распускает шнуровку корсета. Но один предмет викторианского белья я никогда не видела в звездной роли: турнюр. Турнюр — это, в сущности, фальшивая попа. Он представлял собой подушечку или валик, закрепленный у женщины чуть ниже талии, и создавал характерный S-образный силуэт с нарочито выпуклой нижней частью тела. Женщина в турнюре напоминала украшенный оборочками диван[114]. Тело полностью спрятано под одеждой, но в платье кажется, что у дамы очень большая попа.

Когда я ввожу в поисковой строке это слово, на экране появляются чопорные женщины в рюшах, задрапированные от подбородка до щиколоток и застегнутые на все пуговицы. Однако этот замысловатый силуэт, без сомнения (по крайней мере, мне так кажется), визуально рифмуется с широко известными карикатурными изображениями Саарти Баартман.

В исторических источниках есть некоторые намеки на связь между этими карикатурами и турнюром, но ясных указаний современников, которые подтвердили бы мою мысль, мы не встретим. Разработавшие новую деталь одежды модельеры также не оставили свидетельств о том, что их вдохновил на создание турнюра облик Саарти Баартман. Но, как мне подсказывает опыт музейного куратора, вещи из прошлого разговаривают с нами, не прибегая к словам. Чтобы объяснить популярность турнюра, нужно понять, как непроговоренные, едва осознаваемые нами представления о теле, гендере и расе укореняются в нашей повседневности.

Документы передают нам только одну часть истории, они как будто заявляют: «Вот что произошло, а вот что пишущие историю люди думают о том, что произошло». Но в вещах и одежде воплощается другая часть нашего сознания. Способы, которыми мы производим, используем и храним предметы, раскрывают наши невысказанные чувства и убеждения — так же как сновидения, шутки или оговорки. «Существование рукотворного объекта — это конкретное свидетельство работы человеческого разума, — говорит Жюль Праун, специалист по истории вещей. — Артефакты