Взгляд назад. Культурная история женских ягодиц - Хизер Радке
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но, несмотря на существование этого и многих других доказательств указанной нами связи, некоторые историки моды сомневаются в том, что в турнюре воплотились отсылки к фигуре Саарти Баартман. Они рассматривают этот элемент одежды как способ создать целостный S-образный силуэт, а не подчеркнуть конкретную часть тела — попу. Турнюр достиг пика популярности почти через пятьдесят лет после смерти Баартман, указывают исследователи. Почему это отняло столько времени? Но ведь тело Саарти на протяжении всего XIX в. выставлялось в Музее естественной истории и даже побывало на Парижской выставке 1889 г. К тому же она была не единственной кой-коинской женщиной, которую называли «готтентотской Венерой». Образ африканки с большой попой был глубоко укоренен в науке и популярной культуре XIX в. Историки моды выдвигают еще одно возражение. Почему бы вообще европейки хотели быть похожими на Саарти Баартман, если она в их сознании была образцовым примером недочеловеческой природы африканцев? Ее тело, особенно ее попа, выставлялось в музее как доказательство того, что кой-коин по сравнению со всеми остальными людьми на Земле стоят на низшей ступени эволюции. Если это так, то почему белые женщины должны были имитировать это тело?
И все-таки Запад на протяжении долгих веков демонстрировал потрясающую способность к избирательному зрению. Европейцы виртуозно присваивали нужные им элементы других культур, без сожаления отбрасывая все, что казалось им лишним. В истории попы это сквозной мотив. Белая культура охотно согласна принять «все, кроме бремени»{14}[128], пишет культуролог Грег Тейт в своей одноименной книге. Берите, что нравится, не думайте об остальном. Наслаждайтесь сексуальностью африканок или высмеивайте ее и забудьте о травме, которую вы причинили темнокожим женщинам, занеся их в список недочеловеков.
Поэтесса Элизабет Александер, беседуя в 1991 г. с журналисткой Лизой Джонс, объясняет: «То, чем вы одержимы, то, чего вы боитесь, то, что вам хочется уничтожить, — это и есть ваш скрытый объект желания»[129]. Европейка, надевшая платье с турнюром, может забыть или даже вовсе не задумываться о теле, наготу которого пытается воспроизвести ее наряд. Она воспринимает этот предмет одежды как дань моде или пикантную вещицу, которая нравится ее мужу. Но турнюр все-таки остается специфической визуальной отсылкой. Соблазнительный и опасный одновременно, он репрезентирует именно то, чем одержимы ее муж, ее империя и даже она сама. Репрезентируют то, чего они больше всего боятся и, следовательно, больше всего желают.
* * *
Саранелла не позволила мне посмотреть, как платье с турнюром выглядит на манекене, но я знала, где это можно сделать. Я бродила мимо тускло освещенных витрин галереи мод в Музее Виктории и Альберта, смотря на безголовых манекенов, одетых в придворные платья XVII в. и костюмы от Шанель. В секции «Мода и коммерция, 1870–1910 гг.» нашелся манекен в бежевом платье с кирпично-красными цветами и большим турнюром. За манекеном стояло зеркало, так что посетители музея могли рассмотреть костюм под любым углом. Он и в самом деле был похож на обитый тканью диван. И в самом деле напоминал о силуэте Саарти Баартман.
Предметы одежды, вероятно, больше, чем любой другой культурный артефакт, говорят о том, как мы хотим репрезентировать себя, как нам бы хотелось, чтобы нас видели и воспринимали. Но иногда мы не знаем всех смыслов, которые передает наша одежда. Все эти буфы, подушечки и прочие сложные конструкции, которые дамы пристегивали к талии в XIX в., придумывали в основном мужчины[130]. Изготовляли же их в основном женщины: в потогонных мастерских нью-йоркского Нижнего Ист-Сайда, на хлопчатобумажных фабриках Манчестера, в нищающих портновских лавках, на которые обрушилось изобретение швейной машинки[131]. Рабы американского Юга собирали хлопок для ваты, шедшей на подбивку[132], пенсильванские рудокопы добывали железо, из которого делали стальные каркасы турнюров[133]. А женщины — многочисленные женщины, разные женщины — их носили.
Эти женщины прогуливались по лондонским улицам 1880-х гг., повиливая попой и покачивая бахромой, и, скорее всего, мало задумывались о смысле своих нарядов. Но их турнюры тем не менее передавали миру не только послание о стыдливости и контроле над телом, но и визуальную шутку расистского толка. Пусть Саарти Баартман умерла полувеком ранее, но история ее жизни и смерти продолжала существовать. И хотя представления о модном силуэте — и привлекательной женской попе — вскоре резко изменятся, этот бессознательный жест в сторону женственности, черной и белой культуры и контроля останется вшитым в женскую одежду еще надолго.
Маленькая
В 1900-х гг. Гордон Конвей жила в Далласе[134]. Она была юна, богата, популярна и шикарна. Ее отец, лесопильный магнат, умер в 1906 г., оставив 12-летней Гордон и ее матери Томми большое состояние. Вскоре их имение наводнили богатые и стильные мужчины, ухаживавшие за элегантной вдовой. Гордон любила рисовать, ходить в кино и танцевать. Неразлучные мать и дочь были центральными фигурами зарождающегося далласского бомонда. Обе носили яркие красные платья, имели бесчисленное множество туфель, курили папиросы, танцевали уанстеп и вызывали у консервативного и религиозного общества явное неодобрение. И та и другая резко отличались от викторианских предшественниц в турнюрах. Они представляли новый тип женщины: образованной, раскованной, любящий жизнь и веселье и являющейся законодательницей мод.
Но выглядели Гордон и Томми совсем по-разному. Томми, с ее округлыми прелестями и мягкими чертами лица, была образцовой красавицей Прекрасной эпохи. Когда на заре XX в. напоминавшие панцирь жесткие корсеты и турнюры сменились более гибкими конструкциями[135], идеальный женский образ приобрел летящие, мягкие линии. «Гибсоновская девушка» — создателем нового стандарта красоты был иллюстратор Harper’s Weekly и Collier’s Чарльз Гибсон — могла позволить себе бо́льшую свободу движений и была раскованнее, чем ее викторианские предшественницы, но все еще отличалась подчеркнутой женственностью. У нее была полная грудь, пышная попа и большая копна волос, уложенных в свободный пучок.
Гордон Конвей была полной противоположностью своей матери. Эта девушка вся состояла из углов. Она была высокой и худой, с выступающим подбородком, широкой улыбкой и ярко-рыжими волосами. Гордон обладала отличным чувством стиля и отлично умела себя подать, но ее угловатая мальчишечья внешность совсем не соответствовала
