Взгляд назад. Культурная история женских ягодиц - Хизер Радке
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Я думала, что архив Музея Виктории и Альберта (V&А) располагается в центре Лондона, в знаменитом красном кирпичном здании, высокие арки дверей и сводчатые расписные потолки которого навевают чувство благоговейного трепета[116]. Прилетев в британскую столицу влажным и жарким летом, я c удивлением обнаружила, что архив занимает помещение бывшего головного офиса Почтово-сберегательного банка на фешенебельной западной окраине города. V&А располагает одной из лучших коллекций костюмов в мире. Я хотела взглянуть на их собрание турнюров. Мне было интересно узнать, действительно ли возможно, как считает Жюль Праун, заглянуть в бессознательное прошлого.
Администратор за стойкой попросила меня убрать вещи в шкафчик, а затем указала на длинную деревянную скамью. Вскоре ко мне присоединились другие посетители архива. Тщательно причесанные дамы в деловых пиджаках терпеливо ждали своей очереди, чтобы войти в металлическую дверь, за которой хранились вспомогательные фонды V&А, Британского музея и Лондонского музея науки — обширные коллекции костей, кукол, одежды и предметов мебели. Одна за другой, сопровождаемые архивистами, дамы скрывались за дверью. У каждой на запястье висел ключ от шкафчика, что делало все это немного похожим на спа-центр. Казалось, что работники архива разводят посетительниц по массажным кабинетам.
Девушку, сопровождающую меня, звали Саранелла. Поднявшись вдвоем на лифте, мы оказались в большом зале с высоким потолком и стеллажами во всю стену. Стеллажи были забиты натюрмортами, портретами в позолоченных рамах и несчетным множеством предметов, завернутых в белую бескислотную бумагу. Вокруг беспорядочно были расставлены манекены. Их головы покрывали белые сетки, а тела были закрыты специальными синтетическими полотнами, защищающими одежду от света и влаги. Манекены были похожи на меня — средневековые девы, закрытые и безликие, пышные и прекрасные. К каждому из них была приколота фотография, демонстрирующая, что скрывается под синтетическим покровом.
Мы прошли к отведенному мне рабочему месту. Саранелла указала на три больших, покрытых белой архивной бумагой стола, на которых были разложены интересовавшие меня предметы одежды. Здесь уже не было манекенов, лишь ткань, плоско и безжизненно распластанная по поверхности. Буфы обвисли, рюши и оборки были неподвижны.
Первый попавшийся мне турнюр представлял собой конструкцию из нескольких узорчатых бордовых подушечек разного размера. Конструкция привязывалась к талии простой белой лентой, подушечки оказывались сзади, придавая попе желаемый объем. От второго турнюра смутно веяло стимпанком и БДСМ: он состоял из соединенных вместе проржавевших стальных полос и когда-то должен был с помощью шарниров раскрываться и закрываться, создавая иллюзию почти треугольного зада. Третий был сделан из проклеенной белой материи и стягивался шнурками снизу, образуя выступ. Чем туже хозяйка затягивала шнурки, тем больше выдавалась ее попа.
Я пришла в архив, вооруженная знанием азов: первые турнюры, точнее прототурнюры, представляли собой маленькие хлопковые подушечки, пристегивавшиеся к пояснице. Они вошли в обиход в эпоху Регентства, когда в моде были достаточно удобные платья вдохновленного античностью рубашечного кроя. Женщины носили не так много нижних юбок, а часто обходились даже без панталон, если только не было необходимости садиться на лошадь. Такой турнюр нужен был для того, чтобы ткань нижней юбки не застревала между ног, вызывая дискомфорт, похожий на то ощущение, которое сегодня вызывают врезавшиеся трусы.
Долго простота не продержалась — в 1840-е гг. в моду вошли огромные куполообразные юбки, форму которым придавали многочисленные хлопковые подъюбники. Тяжелый и жаркий наряд должен был демонстрировать изобилие, роскошь, доступную его владелице. Я ношу много нижних юбок, а значит, могу позволить себе иметь много нижних юбок — как это часто бывало в истории моды, одежда стала символизировать богатство[117]. Немного позже появился кринолин — державшая форму юбки конструкция из конского волоса, китового уса или стальных обручей. Кринолины сделали женский костюм легче и прохладнее, а саму юбку — еще больше. К 1850-м гг. юбки стали такими огромными, что женщина иногда не могла пройти сквозь дверной проем.
В 1868 г. на сцену выходит турнюр[118]. Простейшие турнюры представляли собой набитые ватой или конским волосом подушки, крепившиеся к талии. По мере появления новых материалов и технологий их устройство усложнялось. Были разработаны турнюр-гармошка, который автоматически складывался под женщиной, когда она садилась, и турнюр, представлявший собой сложную систему пружин. Новый предмет белья преодолел классовые и возрастные границы — женщины победнее подкладывали под платья газеты (считалось, что лучше всего для этого подходит лондонская The Times[119]) или отделывали свои нижние юбки воланами и скалывали их сзади, как сегодняшние невесты. Турнюры носили даже маленькие девочки.
Разложенные передо мной на столе предметы довольно сильно отличались друг от друга, но каждый из них создавал своей владелице проблемы. Подушечный турнюр, судя по виду, легко съезжал и, перекрутившись, мог случайно оказаться на бедре и испортить весь силуэт. Турнюр из проклеенной ткани казался очень хрупким и явно легко ломался, а турнюр-гармошка, хоть и прочный на вид, угрожал оставить даму в неловком положении, если его вдруг заест и он откажется раскладываться и складываться.
Я попросила показать мне платья, которые предполагалось надевать с этим бельем. На столе лежало что-то ярко-лиловое, нарядное и прихотливое, с просторной юбкой, оставлявшей место для турнюра. Мне стало почти что завидно — как часто я бесилась из-за того, что ни одна юбка, ни одни брюки в мире не налезали на мою попу? И вот передо мной лежала одежда, изготовленная специально для большого зада. По крайней мере, в некотором смысле.
Мне захотелось своими глазами увидеть, как платье с турнюром меняет силуэт женского тела, и я спросила Саранеллу, можем ли мы одеть манекен. Она неправильно поняла меня, кажется, подумав, что я собираюсь влезть в одно из платьев сама, и вытаращила глаза: «О нет, нет!» Музейную одежду нельзя было даже трогать. Это недопонимание заставило меня представить себя одетой в пышное платье с шелковым воротником до подбородка, подолом до щиколоток и подушкой, подвязанной на заду. Я ощутила громоздкость всех этих юбок, карательную твердость туго затянутого корсета, сжимающего мое полное тело, косточки, прутья и завязки, впивающиеся в самые чувствительные места. Я представила себе, как мне приходится наклоняться и дергать за турнюр-гармошку, когда я встаю — то есть каждый раз, поднимаясь со стула, хвататься за попу. Даже сидеть облаченной в эту конструкцию было неудобно. Женщинам, должно быть, приходилось все время что-то поправлять в
