Анна среди индейцев - Пегги Херринг

Курмачев прижимает ружье к груди. На его старом лице написано отчаяние.

— Если кто-нибудь последует приказу нашего капитана, — говорит Тимофей Осипович, — я покину команду. Сяду в челнок к госпоже Булыгиной и примкну к колюжам. А вы сами о себе заботьтесь, пока не найдете «Кадьяк».

Курмачев не двигается.

Николай Исаакович поворачивается к Джону Уильямсу.

— Дай мне ружье. Я приказываю, — в его хриплом голосе слышатся слезы. Но американец не торопится исполнить приказ. Он смотрит на Тимофея Осиповича и ждет.

— Жизнь и свобода человеку милее всего на свете, — говорит Тимофей Осипович. — Мы не желаем их лишаться. Мы сказали свое слово.

Четыре ружья стоят между мною и свободой. Четыре. А сколько ружей мы беспечно уничтожили и выбросили в океан, когда покидали корабль — когда забирали с собой еще один сверток нанки и нитку бус?

— Дайте им, что они хотят! Пожалуйста! — кричу я.

— Тихо, госпожа Булыгина. Ваши слова только ухудшают положение, — говорит Тимофей Осипович. Муж прячет лицо в ладонях. У меня разрывается сердце, но его слезы мне сейчас не нужны. Почему он ничего не предпримет? Ни единого слова не срывается с его уст. Ни единого упрека команде, которая цепляется за свои ружья, и приказчику, чья дерзость обеспечила бы ему суровое наказание от главного правителя, кабы тот знал. Я не стою четырех ружей. Мои жизнь и свобода имеют для них гораздо меньшую ценность, чем их собственные.

Внизу по течению дважды кричит ворона. Ее карканье разносится среди деревьев.

Тимофей Осипович обращается к колюжам, но те не дают ему закончить. Они шевелят веслами, и челноки приходят в движение. Течение несет нас вниз по реке, обратно к океану и поселению.

Мой крик отчаяния разносится среди деревьев. Если выживу, никогда не прощу предательства. Пусть им запомнится этот день, когда они выбрали свою свободу вместо моей и бросили меня ради четырех ружей.

Я выпрыгиваю из челнока, едва он касается берега.

— Мария! Яков! — зову я на бегу, путаясь ногами в юбке. — Яков!

Когда я влетаю в дом, они уже на ногах.

— Что с вами случилось? — восклицает Мария.

— Я думал, мы вас больше не увидим, — говорит Котельников.

— Мы никогда отсюда не выберемся! Никогда! — рыдаю я. — Ненавижу их всех?

Яков подталкивает Марию, и та обнимает меня рукой. Неловко похлопывает меня по спине, потом зажимает пальцами края моего порванного рукава и держит их так. Я забрасываю руки ей на плечи и падаю в ее объятия. Она совсем крошечная, но я даю ей поддержать себя, как мать поддержала бы дочь.

— Что случилось, госпожа Булыгина? — спрашивает Яков.

Я все им рассказываю: о том, как мы плыли, как пристали к берегу реки, о свертках нанки, шинели Николая Исааковича и четырех ружьях. О непокорстве Тимофея Осиповича и безропотности команды. О том, как колюжи отказались изменить свои требования и муж сдался. Кончив, я прижимаюсь лицом к изгибу руки Марии. У меня трясутся плечи. Я знаю, что должна выказывать больше мужества, но не могу долее сдерживать отчаяние.

Нам дали еды, но есть я не в силах. Мария ухаживает за бровастым, а я лежу на коврике и плачу, пока не засыпаю от изнеможения. Ближе к вечеру Котельников подзывает нас к лавке в углу. Дозорные у дверей поворачивают головы нам вслед, когда мы идем по дому, но никто нас не останавливает.

— Нужен план, — говорит Котельников.

— Для чего? — спрашивает Мария.

— Чтобы вернуться к остальным. До того как они уйдут.

— Они не уйдут! Они должны нас дождаться, — восклицает Мария. — Не говорите такой чепухи!

Услышав ее крик, дозорные смотрят на нас.

— Думаю, переговоры еще не закончены, — говорит Яков. — Команда никуда не должна уйти до этого — и до того, как минет самая суровая пора зимы. Это было бы против здравого смысла.

— Но, Яков, — возражаю я, — здравый смысл больше не играет роли. Тимофей Осипович не отдаст ни одного ружья, а у остальных не хватит духу пойти против его воли. — Мне грустно думать о том, как быстро моряки примкнули к Тимофею Осиповичу и выступили против мужа и как легко тот сдался, когда это произошло. — Что это за переговоры такие?

— Такие, что требуют много времени, — отвечает Яков.

— Глупо думать, что эти переговоры закончатся выгодным соглашением, да и вообще каким-либо соглашением, — говорит Котельников. — Колюжи играют с нами. Дашь им четыре ружья, они попросят еще четыре. Другого от них и ждать не стоит.

— А мы предлагаем им меньше, чем готовы были предложить за шкуру калана, и ждем, что они отдадут жену капитана, — говорит Мария.

— Обстоятельства изменились, — возражает Котельников. — А с ними и правила. Нужно действовать, покуда мы сильны и снег еще не слишком глубок.

— Вы неправы, — говорит Яков. — Сейчас главное — сохранять терпение. Пусть переговоры идут дальше. Думаю, через день-два нас отпустят и мы отправимся своей дорогой — возможно, без ружья или двух.

— Коли хочешь искушать судьбу, пожалуйста. А я ухожу. При первой же возможности, — говорит Котельников. — И возьму с собой всех, кто желает присоединиться. Мария? Госпожа Булыгина?

Как я могу уйти с ним? Если я это сделаю, мы много дней будем блуждать по лесу, прежде чем найдем нашу команду, и все это время нас будут преследовать колюжи, нам придется как-то выживать без еды, оружия и укрытия. В разгар зимы. Один лишь холод и тот может решить нашу судьбу.

К тому же я не хочу видеть команду. Я ненавижу Тимофея Осиповича. Мой муж — трус. Как я могу так легко простить их? Знаю, это мстительные мысли маленькой девочки, которая воображает, будто ее предали, а не замужней восемнадцатилетней женщины, но мне все равно. Совершенно все равно.

— Мы им не нужны, — говорю я. — В этом нет смысла.

— Неправда, — отвечает Котельников. — Будьте благоразумны. Мы не можем здесь оставаться. В конце концов они нас убьют.

— Они не собираются никого убивать, — возражает Яков.

Я согласна с Яковом. Колюжи не выказывали ни малейшего желания нас убить. Но не передумают ли они, если Котельников уйдет, а мы останемся? А если я решу уйти с ним и покинуть Якова с Марией, что колюжи с ними сделают? Я не могу бросить их на милость колюжей.

— Я не пойду, — решаю я, — и считаю, что вам тоже не нужно уходить, Филипп. Мы должны держаться вместе.

— Тогда идемте со мной. Все. Иного выхода нет.

— Мы даже до реки не доберемся, — отвечает Яков.

— Пожалуйста, Филипп, — молю я. — Пожалуйста, останьтесь. Хотя бы