Ночь ведьмы. Книга первая - Сара Рааш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ответ прост.
Мы выбираем, кем хотим быть, а не рождаемся с этим. И хотя окружающие люди и места могут влиять на нашу жизнь, нашу судьбу определяют решения, которые мы принимаем.
Дитер придерживает для меня дверь, когда я захожу в Порта-Нигра, на первый этаж церкви. Колокола начинают звонить, объявляя Третий час.[35] Внутри много людей, ждущих, пока священник готовится к литургии, все отрываются от утренних дел, чтобы прочитать псалмы и молитвы. Мы с Дитером движемся вдоль задней части церкви, огибая притвор. Никто не поднимает на нас глаз, люди привыкли, что хэксэн-егери заходят в церковь и поднимаются по лестнице в служебные помещения наверху. Но что важнее, собравшиеся сосредоточены на молитве покаяния. Может, Рождественская месса и посвящена празднованию рождения Христа, но Адвент – это время размышлений, мыслей о конце – не только о конце года, но и о конце жизни, конце всех эпох.
Адвент – время тьмы перед рассветом. Оно длится четыре недели перед Рождеством. Это месяц покоя, прежде чем мы сможем отпраздновать день радости.
– Nunc, Sancte, nobis, Spiritus, – нараспев тянет священник, когда мы с Дитером поднимаемся по ступеням южного трансепта. Я замираю наверху, когда гимн заканчивается. Дитер шагает по коридору впереди меня. Несмотря на годы практики, мне еще нужно поработать над тем, как скрывать эмоции. Мои руки дрожат, сердце бешено колотится. Мне нельзя выдать себя, только не комманданту, но… Не уверен, как долго смогу носить эту маску. Сейчас, когда Фрици за решеткой.
Сейчас, когда все, чего хочу, – это убить Дитера за все страдания, которые он причинил миру и Фрици.
Я прикусываю язык так, что чувствую привкус крови и сосредотачиваюсь на боли. Внизу священник переходит с латыни на немецкий.
– Это время мира, – говорит он об установлении, которое известно всем нам. Согласно указу папы римского в это время года запрещено насилие. – И мы должны поблагодарить архиепископа за то, что он несет нам мир через сожжение злых ведьм, наводнивших город.
Среди собравшихся в нефе раздается благодарный согласный шепот. Со своего места на верхней ступеньке лестницы я пристально смотрю на верующих.
Пожилая женщина в глубине зала вызывающе глядит на священника, плотно сжав губы. Молодая пара отворачивается. Мужчина, весь в грязи и саже – должно быть, он зашел в церковь в перерыве между работой, – его голова опущена, челюсти сжаты.
Еще есть надежда на истинный мир. Эта мысль придает мне сил идти дальше.
Я позволяю двери захлопнуться за моей спиной и поднимаюсь на второй этаж Порта-Нигра, в штаб-квартиру хэксэн-егерей.
– Идем, – приказывает коммандант Кирх, раздражаясь моим промедлением. Дитер ведет меня в свой кабинет, и я бросаю взгляд на каморку, в которой был заперт Бертрам. Бертрам сказал, что его освободили от наказания, но я подозреваю, что причина не столько в том, что Дитер простил его, сколько в том, что коммандант нашел другого, кого можно было бы поместить в крошечную камеру пыток. Интересно, кого из охотников постигла несчастная участь?
Дитер непринужденно садится за стол, кладет длинные руки на подлокотники стула.
– Тебе не кажется, что есть некая ирония в том, что ты отправился за своей сестрой, а вместо этого привел мне мою?
Я молча киваю.
– Полагаю, ты понимаешь, что моя сестра является ведьмой куда более ценной для сожжения, не так ли? – спрашивает Дитер небрежно. Его голос звучит расслабленно, будто мы обсуждаем варианты ужина.
Не уверен, что следует ответить. Мы уже обсудили то, что Фрици настоящая ведьма, но это было прежде, чем я узнал, что она сестра Дитера. Теперь мне приходится быть особенно осторожным в выражениях, чтобы не показалось, будто я указываю на то, что с кровью Дитера что-то не так.
«Ее мать – его мать – тоже была ведьмой, – думаю я. – Дело и правда в крови. Но не в нем?..»
Не потому ли он так сильно ненавидит ведьм, что у него по праву рождения должна быть сила, но ему не досталось магии? Такая ярость, как у него, должна быть чем-то подпитана, и зависть – причина не хуже любой другой.
– Охотники часто сравнивают тебя с твоим отцом, – продолжает Дитер. Он взмахивает рукой, предлагая мне сесть. – Но я заметил, что ты никогда этого не делаешь. Ты редко его упоминаешь.
Я присаживаюсь на краешек стула, мои нервы на пределе.
– Да, – соглашаюсь я.
– Я не помню своего отца. Почти не помню отца Фрици. Мать растила нас одна. – Дитер берет ножик и начинает вычищать им грязь из-под ногтей. Он поднимает взгляд на меня. – Я убил ее. Свою мать. Я смотрел, как она горит. Я не отступил даже после того, как пламя обуглило ее кожу и сожгло волосы. Я наблюдал за каждой секундой ее мучений.
Моя кровь превращается в ледяную воду, но я не двигаюсь. Голос Дитера спокойный, обыденный.
– Вонь стояла… – Он вздрагивает, будто это было самое худшее, тот запах. – Но знаешь, это было и захватывающе. Ты удивишься, узнав, насколько стойким может быть человеческое тело. Как долго оно может гореть.
– Бог создал нас по своему образу и подобию, – глухо произношу я.
– У меня на душе становится легче, – продолжает Дитер, – от осознания, что ты готов сделать то же со своей сестрой. – Нож в его руке застывает, острие вонзается ему под ноготь так, что меня передергивает. Его глаза горят нетерпением, когда он смотрит на меня. – Ты бы сделал это, не так ли? – спрашивает он, и в его словах звучит маниакальная ярость, а голос повышается. – Ты бы наблюдал, как горит Хильда Эрнст. Ты бы слушал ее крики и не отвернулся. А после ты бы срезал ее хрустящий труп со столба, да?
Из-под ногтя Дитера показывается крошечная капелька крови.
– Да, – шепчу я, наблюдая, как кровь окрашивает кутикулу ногтя в красный цвет.
– Я знал, что ты подходишь для этой работы! – радостно восклицает он. Он приподнимает нож, вонзает лезвие в стол и протыкает пергамент с печатью архиепископа. – Завтра утром ты разожжешь костры, а после сможешь помочь мне кое с чем еще.
– Коммандант? – не понимаю я.
Дитер встает и подходит к крошечной каморке, отпирая ее. Он одаривает меня
