Ночь ведьмы. Книга первая - Сара Рааш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что Лизель может для него сделать?
Она будет бороться с ним. Будет бороться изо всех сил, которые у нее есть, и огонь, что ей подчиняется, огонь в ее душе, поможет, но я сжимаюсь от страха, понимая, что Дитер сломает ее. В его глазах нет ни здравомыслия, ни любви, ни сочувствия.
Он сломает ее.
И будет наслаждаться процессом.
Я пытаюсь свернуться калачиком на влажном полу, подложив под голову ладони и игнорируя вонь того, что размазалось на камнях. Мои глаза закрываются, дыхание выравнивается, но я не могу заснуть.
Все эти люди завтра сбегут, Отто позаботится об этом. Я знаю, что обещала ему помочь найти Хильду, но я не покину город без кузины.
«Вы умрете, – говорит голос. – Вы оба. Без меня».
Я зажмуриваю глаза.
И напеваю себе под нос.
Ту колыбельную. Ту, которую пел мне Отто.
«Сколько звезд зажигается в небе?»
«Считай, когда мы будем пролетать…»
Наступает утро, унылое серое небо предвещает снегопад, в воздухе витает холодная дымка, когда осужденные начинают просыпаться. Кашель и озноб сотрясают тела, и я не могу сказать, от чего люди дрожат: от низкой температуры или от страха. В любом случае я встаю задолго до утреннего колокола, и мое тело напрягается, пока я стою, замерев на одном месте.
Йохен стоит рядом со мной, хотя уверена, у него болят ноги. Он ободряюще кивает мне.
Еще слишком рано, но кто-то уже начинает отходить к дальней стене, подальше от будущего взрыва.
– Не привлекайте внимания, – шиплю я.
Йохен повторяет предостережение, и его слушаются, несколько человек возвращаются, неуверенно переступая по месту будущего разлома.
Три хэксэн-егеря проходят мимо двери камеры.
Еще двое. Молча смотрят на нас, затем уходят.
Позже приходят еще шесть охотников. Они издеваются и бьют по решетке.
– Эй вы, отбросы, готовы встретить свою судьбу сегодня? Сам Бог улыбается, глядя на очищение мира от зла!
Заключенные, стоящие ближе всех к двери, вздрагивают, но никак не реагируют. Если охотники и замечают, что их молчание вызвано напряженной сосредоточенностью, они ничего не говорят, идут дальше, и их смех эхом отражается от каменных стен.
Мое сердце ноет от холода и тревоги, каждый удар отсчитывает секунды, и мне ничего не остается, как ждать.
Вот-вот рассвет, пробьет первый колокол. Вот-вот…
Церкви по всему Триру, кажется, делают общий вдох, а затем по городу разносится какофония рассветных колоколов.
Они не зазвонят снова до середины утра.
Я отсчитываю время, минута за минутой, покачиваясь туда-сюда на онемевших ногах.
22. Отто
В ночь перед сожжением я даже не пытаюсь заснуть. Представляя, как Фрици спит на сыром и грязном полу тюрьмы. А ее кузина заперта в тесной камере, куда не проникает и проблеск лунного света, где нет возможности потянуться или облегчиться. И моя сестра неизвестно где, недосягаема, и, возможно, напугана и одинока.
Я провожу ночь в кабинете, работая. Знаю, что к концу завтрашнего дня перестану быть хэксэн-егерем. Я либо добьюсь успеха и покину город, либо буду мертв, убит людьми, которые считали меня товарищем. Поэтому я использую оставшееся время на то, чтобы сделать последний подарок охотникам на ведьм: создаю хаос в бумагах. Было бы проще все сжечь, но вместо этого я не сплю, кропотливо изменяя каждую карту, которую помогал создавать, чтобы убедиться, что самые надежные и быстрые маршруты больше не будут найдены. Я изменяю данные о платежах, чтобы распорядители денег архиепископа и палача направляли средства не по назначению, и делаю все возможное, чтобы лишить их состояния и помочь при этом беднейшим. Пишу записки патрулям охотников и пограничным стражникам, разбросанным по деревням, давая дурацкие поручения, и отправляю все послания еще до рассвета.
Я ограничен в своих возможностях. Но делаю все, что в моих силах. Сжигаю мосты и перехожу границы, на что не решался раньше, когда не мог рисковать, опасаясь, что меня поймают и я потеряю тот шанс, который у меня есть, чтобы что-то изменить. В перерывах между росчерками пера я снова и снова прокручиваю план в голове.
Когда колокола возвещают начало дня, я зажигаю свечу. Нельзя опаздывать на собственное преступление, напоминаю себе. Важно сделать все в свое время – нельзя уходить слишком рано, так как коммандант Кирх может заметить мое отсутствие, но и нельзя тянуть, прежде чем отправляться в туннели, чтобы поджечь фитиль, идущий к пороху.
Моя работа движется в бешеном темпе, но когда спустя несколько часов свеча догорает, я понимаю.
Пора.
Я открываю дверь и с удивлением вижу, что вокруг никого нет. Конечно, некоторые хэксэн-егери работают над возведением костров, а кто-то охраняет заключенных, но подозреваю, большинство находится в соборе, наслаждаясь обществом архиепископа, который одаривает их похвалами и милостями. Я присутствовал только на одном таком утреннем благословении, и от его хвалы и молитв меня затошнило. Но по крайней мере, большинство охотников решили отправиться в собор пораньше. Пусть и остаются там до Шестого часа[37], думая, что у них есть время, пока солнце не достигнет зенита, когда им нужно будет выводить пленников. Чем больше людей в соборе, тем меньше охраняют тюрьму в базилике.
Это значительно облегчит побег.
Я поднимаюсь по лестнице, но останавливаюсь. Бросаю взгляд через холл на кабинет комманданта, дверь которого плотно закрыта.
А что, если?..
Что, если я просто войду в кабинет комманданта Кирха и освобожу кузину Фрици, Лизель? Я смотрю на дверь. Сейчас я здесь один. Никто не заподозрит меня в подобном преступлении. Я мог бы забрать девочку, спуститься в туннели, а затем все взорвать и освободить заключенных. Коммандант даже не заметит, что его особая пленница исчезла, пока не станет слишком поздно. Всю ночь по коридору ходили патрули, за моей дверью слышались их разговоры, но теперь – я один. Свидетелей нет.
Не давая себе времени передумать, я пересекаю коридор и протягиваю руку к железному дверному кольцу. Но прежде чем успеваю взяться за него, дверь распахивается.
Я отскакиваю назад, и Дитер смотрит на меня изумленно.
– Эрнст? – говорит он, закрывая за собой дверь. – Что ты здесь делал?
– Я почувствовал запах дыма, – вру я. Мой голос даже не дрожит. – Подумал, что вы оставили горящую свечу, которая могла опрокинуться…
– Все хорошо, – добродушно говорит Дитер, будто он не держит ребенка в камере
