Взгляд назад. Культурная история женских ягодиц - Хизер Радке
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Девушка в желтом платье, которую обсуждают Бекки и ее подруга, в начале клипа стоит на танцевальной платформе — буквально на пьедестале. Ее лица зритель так и не увидит; ее физическое существование определяется ее попой. Она словно скульптура на выставке в музее — и это неприятная и, по-видимому, неосознанная отсылка к Саарти Баартман. Даже если Микс и стремится демифологизировать большую попу и вывести ее из области нелепого и уродливого в область красивого, в итоге он все так же объективирует темнокожую женщину. Он утверждает: мейнстримная белая культура объявляет попу «неприличной», хотя в действительности она прекрасна — но не потому, что любое тело прекрасно, а потому, что «когда входит девчонка с вот такусенькой талией и этим вот круглым задом, ты возбуждаешься». В мире «Baby Got Back» тело женщины существует только затем, чтобы доставлять визуальное наслаждение мужчине, и именно мужчина решает, что в женском теле является привлекательным, а что нет.
«Этот клип не проходит тест Бекдел{41}», — без колебаний говорит доктор Кира Гонт, доцент кафедры музыки и театра в Университете штата Нью-Йорк в Олбани[227]. Она имеет в виду популярный тест на гендерную предвзятость в художественном произведении. Доктор Гонт объясняет: и в тексте песни, и в клипе используются расистские фетишизирующие стереотипы — хотя Сэр Микс-э-Лот и настаивает на том, что он пытался раскрепостить темнокожих женщин. Может быть, этот трек действительно помог кому-то раскрепоститься, но, с точки зрения исследовательницы, раскрепощение, которое он предлагает, — это совсем не то раскрепощение, которое сейчас нужно темнокожим женщинам. «В лучшем случае, — говорит она, — я могу определить „Baby Got Back“ как раскрепощенную мизогинию».
Начало 1990-х было тяжелым временем для темнокожих женщин, стремившихся добиться реальной политической и экономической власти. Когда Анита Хилл{42} в 1991 г. выступала в конгрессе, рассказывая о пережитых ею сексуальных домогательствах, ее с пристрастием допрашивала группа белых мужчин. Вопросы, которые они задавали, были явно сформированы стереотипами о гиперсексуальности темнокожих женщин. Те же расовые стереотипы использовали СМИ, освещая дело Хилл. Политика 1990-х тоже не была свободна от подобных стереотипов: например, социальная реформа 1996 года протаскивала расистские представления о черных, «жирующих на пособиях»[228]. В 1996 г. черные женщины получали зарплату в среднем на 34 % ниже, чем белые мужчины; в 1990-е черные женщины сталкивались с домашним насилием на 35 % чаще, чем белые женщины. С точки зрения доктора Гонт, какое бы «раскрепощение» ни предлагали темнокожим женщинам песни вроде «Baby Got Back», они не могли повлиять на системный расизм.
Музыкальный этнограф Кристофер Смит, автор книги «Танцевальная революция» (Dancing Revolution), однако полагает, что не следует воспринимать работу Микса исключительно как пример объективации женщин[229]. Исследователь указывает на связь «Baby Got Back» с традицией кранка{43} и художественную сложность танца, который исполняют девушки в клипе: в некоторых моментах они импровизируют, «транслируя почти материальную, зримую и свободную энергию ритма»[230] — в отличие от крутящихся кукол с пустыми глазами из клипов типа «Cherry Pie». Для Смита эти танцовщицы и их движения не просто украшение видеоряда, но самая суть «Baby Got Back»: ничем не скованные, не ограниченные тела — и попы.
В 1992 г. Сэр Микс-э-Лот подошел к Патти Галлуцци на радиоконференции в Сиэтле, надеясь убедить ее в том, что его клип не подпадает под запрет MTV на объективирующий контент. Он сказал ей, что «на ТВ и в журналах женщин постоянно бомбардируют образами суперхудых моделей» и что «с его точки зрения, женщинам и девочкам просто необходимо услышать, что худышки не всем нравятся!». Эта идея импонировала Галлуцци, которая сама была полной (хотя и белой). «У меня была большая попа и грудь… и тогда, и сейчас есть», — объясняет она в интервью. Галуцци выступила в защиту песни перед топ-менеджерами MTV. Они уступили ей. Клип разрешили крутить в эфире после девяти вечера.
* * *
«Baby Got Back» была и остается многослойной песней — одновременно глупой, странной, прилипчивой и вызывающей неловкость. Под нее легко танцевать. Она бесспорно смешная (хотя Микс и возражал против такой интерпретации): вероятно, потому, что в тексте так часто фигурирует слово «попа». Конечно, рэпер использует и множество других эвфемизмов — чаще всего «зад» и «булки», — но употребление слова «попа» неизбежно создает ощущение чего-то детского, вроде анекдота, рассказанного второклассником. Чего-то не агрессивного и непристойного, а теплого и веселого с точки зрения интонации. «Baby Got Back» как будто бы приглашает вас в своей мир: танцевать под нее, смеяться и подпевать. Именно это и будут делать на свадьбах, бар-мицвах и школьных дискотеках по всей стране белые парни и «бекки», не осознавая, должно быть, что они в мире этой песни отрицательные герои.
Песня Микса стала чрезвычайно популярной. В 1992 г. «Baby Got Back» пять недель продержалась в первой строчке рейтинга Billboard Hot 100[231] и оставалась в чартах еще семь месяцев[232]. В тот год это была вторая по продажам песня — после бесспорного хита Уитни Хьюстон «I Will Always Love You». Через три месяца она разошлась тиражом в 2 млн экземпляров[233]. В 1992 г. получила премию «Грэмми» за лучший сольный номер в стиле рэп. На данный момент «Baby Got Back» принесла создателям прибыль более чем $100 млн[234].
Когда эта песня только вышла, я еще училась в начальных классах, а значит, к тому времени, когда я стала ходить на дискотеки, она стала обязательным номером в программах диджеев. На школьных вечеринках мне не раз доводилось стоять на пороге, когда перед началом белого танца в столовой гас свет и раздавались начальные аккорды «Baby Got Back». И они, и знаменитые первые слова песни (О боже, Бекки, глянь на ее попу!) в такие моменты вселяли в меня ужас. У меня тоже была большая попа, но в глубине души я знала, что эта песня не про меня. Я хорошо понимала, что в тексте высмеиваются белые
