Японская война 1904. Книга третья - Антон Дмитриевич Емельянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И что за дело, в котором замешаны поезда, бывший главнокомандующий и наши ордена со званиями? — Хорунженков задумался.
— Все просто. Я взял схемы, которые подготовил при запуске бронепоездов полковник Мелехов, и добавил к ним свои заметки по итогам этого боя. И все это Куропаткин предложит нашим общим знакомым на Путиловском заводе за скромную долю в пару процентов с будущих продаж.
— То есть медали — это не только награда, но еще и аргумент, чтобы повысить стоимость нашего предложения, — понял Лосьев. — Но все равно красивые… Кстати, а кому их давать будем и какие?
— Давать будем всем, — просто ответил я. — Каждый, кто участвовал в обороне Ляояна, получит свою. Золотая достанется тем, кто начал бой в рядах 2-го Сибирского и всегда шел только вперед, серебряная — тем, кто остался прикрывать своих товарищей из отступивших корпусов, а потом встал рядом с нами плечом к плечу. Ну и медная — для нестроевых чинов, которые тоже до последнего выполняли свою работу.
Все на мгновение замерли, а потом поручик Огинский, до этого как новенький предпочитавший держаться в стороне, не выдержал и подошел ко мне.
— Вячеслав Григорьевич, — осторожно начал он. — Подобный статут медали очень опасен, вы же понимаете? Он разделит армию на наших и не наших. Тот, кто его вам предложил, постарался не помочь, а подставить вас!
— Наместник Алексеев.
— Что?
— Мне предложил этот вариант положения о медали «За оборону Ляояна» наместник Алексеев, и это был единственный вариант, при котором он был готов поддержать мою инициативу.
— То есть эта медаль еще и будет сделана за ваш счет?
— Так вышло, что я немного заработал на поставках касок. Этих денег и так хватит, но, возможно, кто-то еще захочет принять участие — медаль будет подана как инициатива дворянских собраний Харбина и Владивостока.
— То есть слава за доброе дело ему, а вам — траты и проблемы с остальной армией. Зачем вы согласились, Вячеслав Григорьевич? — Огинский внимательно смотрел прямо на меня.
— Тут было две причины, — честно ответил я. — Первая — мне действительно хотелось медаль для своих, которая даже через десять лет будет знаком братства. Вторая же… В отличие от наместника Алексеева я не считаю зазорным прямо говорить и даже повторять, кто именно отстоял Ляоян. А то ведь, как мы все знаем, дальше 2-й Сибирский ждет самое пекло, так вот пусть каждый, кто думает, что мы будем молча сносить любые несправедливости, знает: не бывать этому. Да, мы сделаем свое дело! Но да, мы не дадим примазаться к нашей победе всяким крысам! Да, сейчас на нас будут косо смотреть, но, когда придет время следующего боя, пусть каждый думает, с чем именно он сам его закончит. С золотом, серебром, медью или пустым местом.
— Но… — Огинский еще не понимал. — Вы же сделали медные медали еще и для нестроевых. Получается, они будут даже у корейцев, китайцев, но три четверти армии останутся ни с чем. Если остальные ваши резоны и можно понять, но этот…
— Кто на что сражался.
В итоге с моим решением про медали так до конца и не согласились, но сам процесс уже был запущен. Алексеев оперативно подготовил бумаги, я не менее оперативно выделил сталь, монеты для гравировки и рабочих. Процесс пошел, и история еще покажет, кто из нас окажется прав.
* * *
Ефрейтор Уткин прошел Ляоянское сражение сначала в числе разведчиков, а потом вместе с подхватившими его туземными частями на левом фланге 2-го Сибирского. Китайцы с корейцами сражались не очень умело, и если бы не прикрывавший их с тачанками поручик Зубцовский, то точно бы попали в окружение. Однако все справились, даже потерь было не так много, а вот опытному ефрейтору не повезло. Осколок, полоснувший по черепу, вроде бы и не повредил ничего важного, но вот говорить без заикания Уткин с тех пор не мог.
Когда он только узнал об этом, то сначала запаниковал, но с ним лично поговорила сама княжна Гагарина, большая начальница отделения для таких, как он, раненых. Она объяснила, что подобные последствия бывают, что их учатся лечить, а пока… Ефрейтор получит увольнение на полгода, чтобы смог съездить домой, отдохнуть и поправить здоровье. Причем вместе с предписанием Уткину выдали билеты на поезд, два рубля на траты в дорогу и специальный вексель в Иркутский банк, по которому он на месте сможет получить положенное жалованье.
— А мне точно дадут деньги? — спросил он у княжны.
— Многие волнуются, что вексель — это непонятно и ново, но… С деньгами ехать опасно: могут обмануть, ограбить, народа лихого немало на дорогах, а ваши верные товарищи пока еще в армии. Поэтому так надежнее. И не сомневайтесь, тут все ваши сто десять рублей на полгода и треть сверху за Георгия — все как положено. Кстати, поздравляю с орденом и медалью.
Тогда Уткин сразу же с гордостью нацепил на грудь крест, а медаль — ну, что медаль, у кого их нет — пока спрятал в мешок. Но чем дальше он ехал на север, тем удивительнее получалось. Война вроде бы далеко, а вот орденов на тыловых офицерах меньше не становилось. И даже Георгий, который, как всегда считалось, можно получить только в бою, тут тоже встречался. А вот медали за Ляоян ни у кого не было.
Через неделю пути Уткин уже тоже повесил ее себе на шею, а когда заметил товарища на остановке с такой же, но серебряной, бросился на него и обнял словно настоящего брата. Они тогда долго говорили, вспоминали бой. Его новый знакомый оказался артиллеристом, бомбардиром Семеновым. Они свою батарею вытащить не смогли, но до последнего пытались, попали в окружение и так бы и сгинули, если бы не наступление Макарова. А там обогрели, опросили и к делу приставили.
— Я на поезде ездил, пушку помогал наводить. Страшное дело, — рассказывал Семенов. — Все грохочет, трясется. Кажется, сейчас слетим, особенно на повороте… Я с тех пор на обычных поездах с опаской езжу: внутри-то вроде не страшно, и не видно ничего, и звуки тише, но я-то знаю, как там все
