Ночь ведьмы. Книга первая - Сара Рааш

– Мы пройдем через город по пути к Черному Лесу. – Голос Фрици звучит уверенно, и Лизель воспринимает ее слова легко, но в ее взгляде мелькает беспокойство. Возможно, нам придется добывать себе еду, а это нелегко суровой зимой.

Лизель бежит вперед, но я хватаю Фрици за руку и провожу большим пальцем по костяшкам ее пальцев.

– Мы купим все необходимое, – говорю я. «Я защищу вас обеих». Я не могу выразить словами все, что хочу сказать, но Фрици, кажется, читает обещание в моих глазах. Она тихо улыбается, и мы втроем оставляем речной берег.

Примерно через час мы приближаемся к дому, построенному у дороги. Очевидно, когда-то здесь была мельница: старое сломанное колесо частично погружено в воду, а здание постепенно превращается в руины.

– Наверное, мы недалеко от города, – предполагаю я. Думаю, мы могли бы остановиться и укрыться от холода в этом доме, но как только я собираюсь предложить это, дверь открывается. Оказывается, дом не заброшен.

– Ага! – кричит старая женщина. – Что вы здесь делаете?

Я поднимаю руки ладонями вверх, чтобы показать, что мы не хотим никого обидеть.

– Просто проходили мимо.

Ее взгляд скользит от меня к Фрици, затем к Лизель. Вероятнее всего, она предположила, что мы с Фрици женаты, а Лизель – наша дочь. Тем не менее мы чужаки, и одно из главных правил этой страны – не доверять тому, кого не знаешь. Не имеет значения, что мы все немцы, здесь мы чужие.

Лизель протискивается вперед.

– Пожалуйста, Oma[42], – говорит она жалобным голоском. – Я так хочу есть.

– Лизель! – шипит Фрици. Мы достаточно далеко, и, возможно, старуха ее не услышала.

– Что? – шепчет Лизель. – Мы голодны. И я устала.

Я вижу, как решимость женщины тает под умоляющим взглядом Лизель. В жилах этого ребенка больше яда, чем у гадюки, но Бог наградил ее блестящими светлыми волосами, большими голубыми глазами и пухлыми губками, так что сам император Священной Римской империи подарил бы ей замок, если бы она попросила.

– Входите, входите, – говорит старушка, жестом приглашая нас в дом. В котле над очагом кипит каша, а на столе стоят бутылки с пивом – товары, которые она, вероятно, собирается продать в соседнем городе. Старушка накладывает в миску жидкой каши для Фрици и Лизель, но ждет, пока я вложу монету в ее ладонь, прежде чем отдать еще одну мне. Очевидно, моего серебра достаточно и на пиво, и женщина протягивает по бутылке каждому из нас. Я даю ей еще одну монету, и она заворачивает в салфетку хлеб и сыр, чтобы мы могли взять с собой, и пододвигает ко мне еще несколько бутылок пива. Я складываю вещи в сумку, радуясь, что она потяжелела.

Дневная работа еще не закончена, и у меня щемит сердце, когда я вижу, что женщина занята штопкой и прядением. Она берет дополнительную работу в городе, а не шьет для своей семьи. Насколько могу судить, это вдова, которая пытается найти средства выжить в одиночку. И она пошла на риск, на который не решилось бы большинство, позволив нам войти в ее дом. Я предлагаю женщине принести охапку дров с улицы, чтобы ей не пришлось выходить на мороз и таскать их самой.

Когда возвращаюсь, она сидит за столом и весело болтает с Лизель, а Фрици с нежностью смотрит на них.

– Расскажите мне сказку, – ласково просит Лизель.

Я встречаюсь глазами с Фрици, бросая на нее взгляд, который говорит: «Нам пора идти».

Фрици беспомощно пожимает плечами. Кто может в чем-то отказать Лизель?

– Однажды я видела Белую даму, – начинает старушка, будто только и ждала, когда Лизель попросит рассказать историю. – Был летний день, и у нее были такие длинные волосы, что они доставали до самой реки. Когда солнце светило ярче всего, ее волосы казались золотыми.

– Это была никси, Oma? – спрашивает Лизель.

Старушка смеется, явно довольная, что Лизель называет ее бабушкой.

– Водяным духом? Нет, нет. Разве ты раньше не слышала сказку о Белой даме?

– Она имеет в виду Хольду, – мягко объясняет Фрици.

– Хольду? – усмехается женщина. Ее пальцы скользят по грубому дереву стола, лениво рисуя какой-то узор. – Значит, вы поклоняетесь старым богам?

Что-то мелькает на лице Лизель, и это, как мне кажется, разочарование. Легенды о Белых дамах известны во всей Священной Римской империи, но, судя по тому, что рассказала мне Фрици, возможно, эти истории – нечто большее, чем просто сказка. Они связаны с магией и богинями, которым поклоняются Фрици и Лизель. То, что для меня является народной сказкой, для Фрици и Лизель – история. Сколько легенд повествует о духах и чудесах – и все они берут корни в реальных событиях?

– Нам пора идти, – объявляю я, наклоняясь и поднимая сумки. Фрици и Лизель немедленно встают, но пожилая женщина остается сидеть, продолжая чертить пальцем узор на столе. – Спасибо за гостеприимство, – начинаю я, положив руку на дверь.

Но останавливаюсь.

Старушка наблюдает за нами, но ее палец скользит по грубому столу. Фрици, Лизель и я смотрим на слово, которое она выводит на грязной столешнице:

ФРИЦИХЕН.

– Oma, – зовет Лизель тонким голоском, – ты умеешь читать и писать?

Пожилая крестьянка смеется.

– Конечно, нет, дитя, – отвечает она с легкой улыбкой. Но ее палец снова и снова проводит по буквам. Будто ее рука принадлежит кому-то другому, живя отдельно от тела. Старушка смотрит прямо на нас, а не на буквы, и, кажется, не осознает, что делает.

У Фрици перехватывает дыхание от ужаса, когда бледный палец женщины натыкается на шероховатость столешницы. С громким щелчком заноза отламывается и вонзается в кончик пальца женщины, так что кровь начинает размазываться по буквам. Несмотря на боль, которую, должно быть, причиняет такая грубая заноза, старая женщина даже не вздрагивает, на ее лице не отражается ничего, кроме приятной улыбки, прорезающей морщины.

– Пожалуйста, прекратите, – еле слышно произносит Лизель.

– Что прекратить, дитя? – спрашивает старушка.

Меня охватывает холод и чувство беспомощности. Это то, что Дитер хотел сделать с Фрици? Лишить ее магии, ее «я» и оставить от нее лишь оболочку, так чтобы она стала безликой куклой, которой он может управлять?

Ярость, раскаленная добела и обжигающая изнутри, сменяет мой ужас.

Я никогда не позволю ему так поступить с Фрици. Я убью его не только за то, что он сделал, но и за то, что он хотел – хочет – сделать. Я убью его, и если Бог не даст мне позволения совершить этот грех, пусть остановит мою руку, потому что ничто, кроме божественной кары,