Анна среди индейцев - Пегги Херринг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я представляю, что он летит домой.
После того как мы с Марией поели, нас зовут на берег, где ждут челноки. Муж держится с остальными русскими. Они словно мотыльки, слетевшиеся к огню. Когда я приближаюсь, муж поднимает глаза и прожигает меня взглядом.
Маки тихо разговаривает с жителями селения и не смотрит на меня.
Затем усатый тойон возвещает:
— Лиатскалакс аксол ксаба. Ваталик ти асосто[45].
И люди Маки идут к лодкам.
Никакое путешествие не начинается и никакой визит не заканчивается без песни. Старик на берегу пропевает строчку, остальные откликаются, затем он пропевает следующую. Так они и продолжают, точно священник с паствой во время службы. Мы стоим на берегу, где встречаются земля, море и река, но я воображаю, будто чувствую аромат благовоний и холод старого камня, словно нахожусь во Владимирском соборе зимним днем.
Мария легонько касается моего плеча.
— Вы уезжаете, — говорит она.
— Обратно в Цу-йесс, — отвечаю я. — Разве ты не едешь с нами?
— Нет. Я остаюсь здесь. Мы не увидимся до следующего раза.
Я поворачиваюсь спиной к садящимся в лодки колюжам. Отрешаюсь от моря и песни и смотрю лишь на Марию. Представить, что она имеет в виду под следующим разом, не легче, чем представить воскресный день в петербургском доме моих родителей.
— Нет. Мы не оставим тебя здесь, — говорю я.
Она обнимает меня.
— Вам понадобится вся ваша выносливость, — бормочет она, а потом отпускает решительным толчком. После этого я понимаю, что она действительно остается.
— Мы вернемся, — обещаю я. — Мы вернемся за тобой.
— Колюжи ждут.
Я сажусь в челнок, на который мне указывают. Это не тот, в котором плывет Маки. Его лодка уже на середине реки, и гребцы выводят ее в море, сражаясь с прибоем. Мой муж, Тимофей Осипович и остальные сдавшиеся члены команды — там же.
Пение следует за нами в устье реки, могучее, как ветер и море, словно и оно помогает нам на пути домой. Я машу Марии на прощанье. Она не машет в ответ, но остается стоять там, пока мы не заплываем за мыс и она не скрывается из виду.
Когда мы прибываем в Цу-йесс, нас встречают песней. Мужчины, женщины, дети собрались на берегу, чтобы нас поприветствовать. Другие стучат по крышам домов, и от этого грохота земля дрожит у нас под ногами. Белый пух, издалека похожий на снег, щедро рассыпан к нашему возвращению.
— Вакаш! Вакаш! — кричат кви-дич-чу-аты.
Празднование в честь нашего возвращения кружится, как вихрь, летящий над полем сухой травы. Кричат чайки, потревоженные нашим прибытием. В этом хаосе муж случайно оказывается рядом со мной.
— Как прошла дорога? — спрашиваю я. Он оглядывает меня сверху до низу, а потом позволяет толпе унести себя дальше.
Семья Маки приготовила пир из палтуса, песчанок и печеной картошки. Все надели лучшую одежду и украшения. Жена Маки — в белом платье, на лифе вышита бусинами звезда. У Инессы новая, сплетенная из коры лента на голове и новый пояс, украшенный бахромой. Она улыбается, завидев меня, но тотчас возвращается к работе.
Несколько часов спустя все идут спать. Я расстилаю новый коврик — побольше, — чтобы мы поместились вдвоем с мужем. В доме воздвигаются стены из кедровых ковриков, и кви-дич-чу-аты укладываются на ночь. У тех, кого мне видно, края постели озарены светом затухающих углей. Разговоры становятся приглушенными, детей призывают к тишине, и хотя муж лежит, отвернувшись, я жду, когда он что-нибудь скажет.
После того как ожидание делается невыносимым, я говорю тихим голосом:
— Ты все не так понял. Ты не знаешь, что со мной случилось.
Он полыхает от гнева — я это чувствую, — но молчит.
— Маки нас спасет.
Напряжение сжимает наше и без того небольшое пространство.
— Коля, сюда идут два корабля. Европейские. Колюжи их видели. Они могут появиться в любую минуту.
Муж переворачивается и придвигается ко мне, так что мы лежим лицом к лицу. Его дыхание скрежещет, как ржавый металл.
— Анна, нет никаких кораблей. Поэтому государь и послал нас. Чтобы мы были первыми.
— Но колюжи видели их.
— А ты?
Серое море, серое небо, серый горизонт, слитые в единое полотно, простирающееся насколько хватает взгляда, — вот все, что я видела с берега. Единственные корабли, о которых мне известно доподлинно, это «Святой Николай» и «Кадьяк», и один из них потерпел крушение.
— Корабль придет. Маки обещал, что мы будем спасены.
— Спасены? Мы теперь рабы. Благодаря тебе, — говорит он, и его голос звучит слишком громко в тишине дома.
Он не понимает, что говорит. Все его представления о рабстве и крепостничестве зиждутся на том, что происходит в России и Российско-Американской компании. Он просто не дал колюжам возможности себя переубедить. К тому же мы сможем вернуться домой.
Трещит огонь.
— Коля, пожалуйста, — мягко говорю я. — Ты не понимаешь. Маки уже помог спастись одному американцу. Он рассказал мне об этом, — я вспоминаю его металлический читулт и серебряный гребень его сестры. — Он сделает то же для нас.
— Как опасно с твоей стороны довериться тойону, которого зовут, как цветок.
— Маки благородный человек… и добрый… и здесь полно еды. Здесь есть капуста, Коля. Капуста!
— Ты ценишь нашу свободу дешевле капусты?
— А ты мою — дешевле четырех ружей?
Он, похоже, забыл о неудавшемся освобождении на реке, об упрямстве команды и своей неспособности заставить их слушаться.
— Ты не понимаешь, о чем говоришь. Ты предала не только меня, но всю Россию. Из-за тебя мы обречены.
Он неправ. Мы обречены с того момента, как «Святой Николай» сел на мель. Так долго продержаться нам позволило лишь везение, а теперь у нас появился выход. Почему муж не видит правды?
— Коля, пожалуйста, перестань спорить. Это не приведет ни к чему хорошему. Мы должны быть сильными и держаться вместе.
Я поднимаю руку — он дергается, но позволяет мне коснуться своего лица. Я глажу его большим пальцем по щеке, едва проглядывающей сквозь спутанные заросли разросшейся бороды.
Его глаза широко распахиваются. Я понимаю его опасения. Но он увидит, что я права, если только даст Маки возможность. Николай Исаакович — человек просвещенный, способный действовать здраво и решительно. Он поймет, что сдаться было
