Анна среди индейцев - Пегги Херринг

Внезапно он хватает мою руку. Сжимает ее.

— Аня, — шепчет он. Из его подмышки доносится кислый запах пота. Он целует кончики моих пальцев. — Мне так тебя не хватало. Ты даже не представляешь.

— Нет, Коля. — Несмотря на перегородки и на то, что огонь в очаге почти потух, света достаточно, чтобы нас видели. — Мы не можем. Не здесь.

— Если не здесь, то где? Я не могу больше жить без тебя.

Он придвигается еще ближе и прижимается губами к моим.

Я отворачиваюсь.

— Но все услышат.

— Мы тихонечко.

Он скользит губами по моему горлу. Звук поцелуя, который он оставляет там, разносится в тишине дома.

Тогда ночью, в палатке посреди леса, я тоже отказывала ему, но добилась своего только потому, что он уснул. Что делать теперь?

— Коля… я люблю тебя… но…

Он закрывает мне рот рукой, потом придвигается губами к моему уху и тихо стонет:

— Я тоже тебя люблю, Анечка, ты не представляешь…

Обхватив рукой за бедра, он рывком прижимает меня к паху, словно я всего лишь перьевая подушка.

— Пожалуйста. Я очень устала, — шепчу я. — Завтра.

— Нет… сегодня… сейчас…

Я могла бы оттолкнуть его теперь, когда мои руки свободны. Но я этого не делаю. Вместо этого я обнимаю его и держу в объятиях. Держу не потому, что того желает мое сердце. Я держу его и молю Бога, чтобы тот помог ему стонать тише, а мне — посмотреть в глаза обитателям дома завтра утром. Потому что, если страсть — это та форма, которую приняло его прощение, было бы ошибкой его оттолкнуть.

Мне больно, когда он входит в меня. Но не так больно, как было бы, если бы он продолжил наказывать меня молчанием.

Утром Инесса подходит к нашему коврику, остановившись на почтительном расстоянии. За ее плечами болтается корзина, но мне не хочется идти. Я отвожу глаза. Инесса молча стоит.

— Я скоро вернусь, — наконец говорю я мужу. Он что-то бормочет. Я надеюсь, что прошлая ночь помогла нам преодолеть наши разногласия.

Выйдя из дома, Инесса отдает корзину мне. Я иду за ней, затем она останавливается у другого дома, где берет корзину для себя, и к нам впервые присоединяется еще одна девушка. Она не старше нас с Инессой. На ее платье из кедровой коры длинная бахрома, спускающаяся чуть пониже колен. Она смотрит на меня, склонив голову, потом что-то говорит Инессе, и та коротко отвечает.

Потом мы идем по тропе, ведущей к морю.

Девицы болтают и смеются всю дорогу. Не знаю, о чем они говорят, но мне кажется, что новая девушка дразнит Инессу. Она что-то говорит, на что Инесса в ужасе вскрикивает, и новая девушка убегает, заливаясь хохотом. Инесса бежит за ней, размахивая корзиной, словно собирается ее ударить. Я следую за ними, но не знаю, чем заканчиваются их шутки после того, как они скрываются из виду.

Тропа идет в сторону, и я снова вижу их за поворотом. Они остановились рядом с каким-то деревом. Снимают с него смолу, кладут в рот и жуют. Когда я приближаюсь, Инесса говорит:

— Ку, йалиик лакитбис[46].

И потягивает мне золотистый комок. Смола уже заляпала костяшки ее пальцев и маленький шрам на руке.

Я беру у нее комок. Он очень липкий, весь покрыт кусочками коры, среди которых есть и одна муха. Инесса что-то говорит и показывает мне, что надо положить его в рот. Я выковыриваю и выкидываю муху, но ничего не могу поделать с кусочками коры.

Смола на вкус как запах самого дерева, как лекарство, как особый чай, который пила зимой одна из старших подруг моей матери. Поначалу она немножко хрустит, но потом становится мягкой и прилипает к зубам. Я тыкаю в нее языком и сосу, втягивая щеки. Инесса с новой девушкой смеются над гримасами, в которые складывается мое лицо.

Но их лица не лучше. Они открывают рот, чтобы показать друг другу, потом подначивают меня открыть свой. Смола облепила нам зубы. Я тоже смеюсь. С раскрытыми ртами мы похожи на птенцов в гнезде.

Мы подбираем корзины и продолжаем наш путь, каждая из нас обсасывает зубы.

Мы идем гораздо дальше, чем я когда-либо ходила по этой тропе, и наконец, круто повернув, выступаем из-за деревьев на берег, которого я никогда не видела. Он неровный и гораздо более дикий, чем берег возле наших домов. Спутанные плети водорослей усеивают тонкую полосу, покрытую камешками размером с перепелиное яйцо. С одной стороны она заканчивается красновато-бурым мысом, у подножья которого разбиваются волны. С другой стороны — торчащей из земли гладкой скалой.

Девицы, побросав корзины, бегут по кромке воды, посылая ногами брызги друг в друга. Их крики перекрывают шум волн. Морские птицы испуганно улетают с берега и наблюдают на расстоянии. Шалости заканчиваются так же внезапно, как начались. Улыбаясь и тяжело дыша, они ведут меня к скале. Потревоженная нашим приближением чайка взмывает в воздух и исчезает в сером небе. Девушки достают со дна корзин орудия — одни острые, другие тупые — и показывают мне. Мы здесь за мидиями.

— Клучаб![47] — кричит новая девушка и обводит рукой камни. — Клучаб!

— Клучаб! — повторяю я слово, которым они называют мидий. Они смеются, и Инесса толкает девушку плечом. Та сияет.

— Клучаб! — кричу я и киваю. Они выглядят довольными мной.

Мы залезаем на скалу и обходим ее, собирая мидии, крупные и мелкие, но никогда не оставляя за собой голый участок. Я слежу за девушками. Они почти не используют свои приспособленеия. Можно так повернуть раковину, что она сама отваливается, и я тоже пробую этот способ.

Собрав несколько мидий, я случайно порезалась. Несмотря на то что я столько трудилась с Инессой, мои руки все еще слишком нежные.

Какое применение я находила своим рукам всю жизнь? Годы чтения и письма под присмотром отца. Работа с телескопом и мельчайшие движения, необходимые, чтобы его настроить. Шитье. Мытье и украшение своего тела. Еда. Я правильно ставила руки во время танца. Натирала их бальзамом, чтобы они были мягкими. Иногда колола пальцы о шипы или другие острые предметы, до которых дотрагивалась случайно. Мои руки могли бы поведать историю жизни, полной удовольствий и потворства себе.

Белый шрам на руке Инессы бросался мне в глаза с того дня, как я ее встретила. Мне было жаль ее, потому что я знала, как старательно девушки пытаются сохранить безупречную внешность. Но возможно, для нее этот шрам, этот идеальный полумесяц, такой